Старший брат царя. Книга 2

Гурьян до хрипоты ругал уцелевших атаманов. Но ругань руганью, а ватажников заметно поубавилось. Пока атаманы наводили порядок, Юрша предложил пройтись по ближним избам. С ними вызвался идти и Демьян.

Вошли в первый двор. Около крыльца на окровавленном снегу лежал зарубленный ватажник, второй — в сенцах. В избе разграбленные сундуки, на полу сидит бабка, испуганно-безумным взглядом глядит на вошедших, дышит, как рыба на берегу, то и дело открывая беззубый рот. На кровати — истерзанная девочка.

В другом дворе навстречу им вышел ватажник, окровавленными руками придерживая свои внутренности, вываливающиеся из распоротого живота. Признав Гурьяна, он взмолился:

— Гурьянушка, отец! Избавь от мучения...

Гурьян молча прошел мимо.

В третьей избе нашли убитых старика и старуху, в углу за печкой скулила девка. Юрша обратился к Гурьяну:

— Что скажешь, атаман? Я такого насмотрелся в деревнях после нашествия татар. А мы все ж русские!

Гурьян горько усмехнулся:

— А чего ты хочешь? Это война! Иль, может, испугался, убежишь?!

— Пустое говоришь, атаман. Среди дела убегают трусы и предатели. Готовь людей брать детинец.

— Позволь, князь. Может, дадим людям отдохнуть до завтра?

— Нельзя. Завтра мы его не возьмем. Осажденные придут в себя, поправят укрепления и придется недели две морить их голодом. А это, сам понимаешь, нам не подходит. Надо кончать сегодня. Не выйдет, придется пожечь город и уходить.

Гурьян долго думал, потом согласился.

Юрша велел Демьяну:

— Отбери полусотню лучников, покажи им, как зажигательные стрелы пускать.

— Все ладно, да стрелы будут гаснуть — снега на крышах много.

— Значит, стрелять надо в стены хат. Ставь своих людей на часовенку, на крыши близлежащих изб, городи из прилавков гуляй-город. Фокей, беги к пушкарям, пусть разжигают горна. Будем бить калеными ядрами. А я еще раз объеду детинец, слабину в нем надо найти.

Вскоре открыли огонь две пушки. Раскаленные ядра и огненные стрелы вызвали в детинце пожары. Дым оттуда начал валить все сильнее и гуще, пушка осажденных смолкла.

Атаманы готовились к новому приступу, но ни они, ни ватажники большого рвения не проявляли. Юрша с осмотра вернулся пасмурным. Гурьян с беспокойством спросил:

— Плохо дело, да? Приступиться негде?

— Слабые места есть, но не в том дело. Твои люди потеряли надежду на большую поживу. Посмотрели на бедные посады и не верят, что Лебедянь богатый город.

— Заметил то и я. Но ничего, плетьми погоним!

— В таком деле плети плохие помощники! Я решил так. Мы горожан напугали, а теперь сам пойду на переговоры. Может, откуп возьмем. Ребята не всех пленников подушили? Их обменяем на наших. Узнай, есть ли среди полонян именитые.

— Не выйдет, князь. Пристрелят тебя, и все.

— Могут пристрелить, ежели дураки. Но попытка не пытка. А на всякий случай помни: убьют меня, жги посады и детинец. Большой пожар разгорится, им не до защиты будет. А ты тем временем из пушек бей по воротам. Ворота у них слабые...

Гурьян слушал не перебивая. Потом горестно сказал:

— Плохо, Юрий Васильич. Разуверился ты в нашем деле, теперь со смертью играешь. Скажи, что тебе не по душе, исправить в нашей силе.

— Жив останусь, будем исправлять. Сам ты говорил: Кудеяр должен свое слово держать. А сейчас давай крикунов каких поголосистей.

Юрша хотел ехать один, но Фокей увязался за ним. Теперь они ехали вдвоем, стремя в стремя. Фокей глядел то на Юршу, то внимательно присматривался к приближающемуся частоколу. Он весь напрягся, готовый в любую секунду в случае опасности закрыть своим телом князя. Сзади них крикуны старались вовсю, предупреждая, что стрелять нельзя, посланцы для переговоров едут.

Юрша и Фокей были безоружны, несмотря на холодный ветер, полушубки распахнуты — пусть видят, что едут без доспехов. Двигались тихим шагом, сдерживая коней. Минули расстояние полета стрелы, проехали еще сажен десять и остановились. Юрша взмахнул рукой, крикуны замолкли. Он зычно гаркнул:

— Хочу говорить с воеводой!

С высоты частокола насмешливо спросили:

— Кто ты такой, горластый?

— Кудеяров воевода. Мои войска обложили вас. Выходи, воевода Потап, буду говорить с тобой.

За частоколом рядом с пушкой появился высокий вой, снял шишак и негромко сказал:

— Я это. Чего тебе?

— Зачем нам горло драть, воевода? Спускайся к воротам и мне дозволь подойти.

— Ишь чего захотел! Смерть на тебя любуется. Жить тебе осталось всего ничего.

— Знаю, что под пушкой стою, да на твой разум надеюсь. За нами с тобой сотни жизней, так что поговорить есть о чем.

— Ладно уж, иду.

Юрша сошел с коня, отдал поводья Фокею. Ворота приотворились, вышли трое, среди них Потап. Остановились, воевода оглядел Юршу и сказал:

— Смел ты, не знаю, как тебя звать-величать. Не боишься, что возьмем тебя заложником?

— Видишь, не боюсь. Давай о деле.

— Говори.

— В твоем детинце избы стоят впритык. Мы часок постреляли, а ты до сих пор пожар потушить не можешь. А если до ночи и всю ночь стрелять будем, зажаришься, как на костре!

— Пугаешь, тать?!

— Не ругайся, воевода. Чего тебя пугать, ты сам все видишь. Завтра к утру на месте Лебедяни останется одно пожарище. Знаю, ты воевать можешь. Моих людей поляжет больше, чем твоих. Но на моей стороне сила. Это ты знаешь.

— Хватит! Чего хочешь?

— Немного хочу. В подвалах твоих десятка два кудеяровцев. Отпусти их, я отпущу десятка три твоих людишек. Среди них сотник, гость московский, два купца посадских...

— И все?

— Нет, не все. Еще дашь выкуп в полтысячу ефимок. А я обещаю не жечь посады и детинец.

— Обменять людей согласен. Сотню ефимок дам. Тебе не жечь, не грабить посада и не обижать там стариков и детей.

— Хватит ладиться, воевода. Мои люди обозлены, ими нелегко управлять. Чтобы ублажить, по ефимке на брата нужно дать. Бой тебе во много дороже обойдется.

— Триста, — не сдавался Потап.

— Пустой разговор. С меньшим я возвращаться не могу. Сказано: по ефимке на брата.

Потап выругался.

— А... Ничего не поделаешь, согласен. Деньги собирать надо. Завтра поутру вышлю.

— Не пойдет! Людей и деньги ждем до вечера. Не получим — зажжем посады. Уговор выполнишь — утром снимаем осаду. И станем жить в мире.

— Это как же в мире?

— Мы вас не трогаем, вы нас. Как до тебя было, пока ты воеводой не стал.

Воевода посоветовался с сопровождавшими его ратниками.

— Ладно. Будь по-твоему. А напоследок скажи, как величать тебя. Может, встретимся еще когда.

По сигналу Юрши Фокей подвел лошадей. Садясь в седло, он ответил:

— Не дай Бог, воевода Потап, встретиться нам сызнова. Имя мое ты слышал — прозывают меня Кудеяром. Да не забывай, что до вечера меньше двух часов осталось.

Юрша удалился рысью. Один из спутников воеводы предложил:

— Может, крикнуть, чтобы пальнули?

Потап молча взглянул на него и пошел к воротам.

До вечера ватажники держали Лебедянь в осаде, хоронили убиенных в лесу. Похоронный обряд, отпевание совершал священник из посадской часовни. На нем присутствовало большинство атаманов. Вырыли четыре огромных могилы, трупы поклали в три ряда, сверху закрыли лапником. Бросив первым горсть земли, Юрша отошел. Эти безвестные люди получили успокоение. А он, воевода, который вел их на смерть?! И это только часть погибших — ватажники. А тем, у стен, по слободе трупы горожан, защищавших свой кров, их станут хоронить завтра. Он тоже повинен в их смерти! Скольких он поразил людей своей саблей, затоптал конем?! Юрша, проваливаясь в сугробы, пошел по лесу. Скоро слова молитвы по усопшим превратились в неясное бормотание, а потом и совсем стихли. Тишина прибавила скорби. Юрша уходил все дальше и дальше. Немного отстав, за ним шел верный Фокей.

Устав, Юрша остановился по пояс в снегу. Кругом стеной стояли сосны. То ли белка прыгнула, то ли под собственной тяжестью сорвалась малая лавина снега с могучих веток сосны на пригнутую елку, придавленную сугробом. И произошло чудо: стряхнув с себя снег, елка распрямилась, ее дрожащие зеленые ветви потянулись к выглянувшему солнцу. Большой ком упал и на Юршу. Он тоже отряхнулся. И вздрогнул: ведь только что узрел знамение! Это он обязан стряхнуть с себя, освободиться от окружающей его скверны и потянуться к солнцу, вернуться к Богу. Монастырь — вот его конечный путь... Нет, начальный! Провидение вырвало его из объятий смерти для праведной жизни. А он?! Подхлестнутый гордыней, возомнил себя!.. А что подумают о нем атаманы? Двух лун не минуло, как он призывал их на большой поход. Скажут: «Трухнул князь! Бежал!»