Старший брат царя. Книга 2

Один из застольников спросил:

— Что, отче, быть войне?

И получил ответ:

— Государь наш мудро поступает. Господь благословляет действа его во благо Отчизны!

Хмель, известно, поднимает воинственность, но на этот раз сотрапезники опечалились: новая война хоть и за дедину, а поборы опять с них!

Забегая вперед, скажем, что весной следующего, 1554 года русские войска под началом князя Пронского-Шемякина поплыли Волгой к Астрахани, а ногайский князь Измаил подошел к стенам города со своей ордой. Хан Ямгурчей бежал. На следующий год Измаил в кровопролитных стычках разгромил друга хана, своего брата Юсуфа. И хотя Волга на всем течении стала русской, еще более двух лет на ее берегах происходили ожесточенные схватки, прежде чем юго-восточные украйны Руси обрели надежное спокойствие.

Таисия слегка всплакнула о несчастном Спиридоне, панихиду заказала... Незаметно и от сватовства Якова отделалась — по пьяной лавочке поссорился Яков с Афанасием и поспешно убрался восвояси. Но тут свалилась новая беда: владимирский воевода вызвал Афанасия и приказал готовиться в дальний поход, может, в Астрахань даже. Таисия не хотела оставаться с Марией и принялась уговаривать брата отпустить ее белицей в монастырь. Афанасий выполнил просьбу сестры, отвез ее в Суздальский монастырь, сделал небольшой вклад и пообещал настоятельнице каждую осень присылать обители зерна разного, рыбы и меда.

Игуменья Суздальского девичьего монастыря старица Агния представила боярышне-белице разные облегчения. Однако Таисия приняла только отдельную келью, где поселилась с девкой Лушкой, своей наперсницей после сбежавшей Настеньки. Во всем остальном выполняла все требы, положенные монашкам.

И летом и зимой побудку здесь делали затемно. Потом следовала заутреня с земными поклонами и песнопением. Неутомимые старицы-наставницы ходили по рядам и следили, истово ли молятся и поклоны кладут невесты Христовы и белицы. Таисия не получала замечаний, ее ставили в пример другим.

Она искренне отдавалась молитве, и ей казалось иной раз, что она во время оных отрывалась от земли и парила по храму, как душистый дым ладана. Другое дело ее наперсница Луша. Та всегда становилась в самый темный угол церкви к молодым монахиням, там шел оживленный разговор, обмен новостями.

После заутрени — завтрак. День постный, значит — квашеная капуста, лук да пареная репа, хлеба кто сколько хочет. Запивали еду квасом. В начале завтрака и в конце хором исполняли «Отче наш» и длинную благодарственную молитву. На работы расходились не спеша. Те монашки и белицы, которые не имели постоянного урока, толпились темной стайкой у трапезной в ожидании келарей.

Таисия и Луша с группой монашек направлялись в игуменские палаты. В просторной комнате полумрак, в маленькие окошки проникало мало света. Зажигали лучины в светильниках, все садились по своим местам. Старица читала молитву и начиналась работа. В покоях имелось несколько пялец. На самых больших туго натянуто полотно плащаницы. Опытная старица вела первые нити по угольному рисунку, монашки и Луша клали цветные нитки на поле, а Таисии оказано большое доверие — она вместе со старицей розовыми нитями вышивала тело Христово.

Уже в первые дни наставница отметила прилежание новой белицы.

— Молодец девица, рукодельница большая. Видать, родительница строгой была, и учила тебя, и спрашивала.

Потупилась Таисия, тяжело вздохнула:

— Не так все, матушка. Родительница померла, Царство ей Небесное, когда я маленькой да несмышленой была. А я, грешница, в девичью не любила заходить, за пяльцы садилась только в Великий пост...

— Значит, умудрил тебя Господь. Талант свыше даден. — Перекрестилась и тихонько запевает: «Спаси, Господи, люди твоя...». По другим углам светелки и вяжут и вышивают, там свои старицы-наставницы, но песню подхватывают все дружно. С песней дело спорится, время не тянется, а бежит.

Близ полудня служба в церкви, потом обед: щи кислые, да каша пшенная с подсолнечным маслом, да квас. После обеда, как исстари заведено, отдых. Только нерадивые монахини и белицы лишались его. Они под наблюдением старицы-экзекутора Малании отправлялись на дополнительные работы или оставались в церкви на покаяние.

В Крещенский сочельник, что 5 января, Таисии не пришлось отдохнуть после обеда. Пришла она в свою келью, упала на колени пред иконою, простерла руки и со слезами взмолилась:

— Матушка, Богородица! Укрепи! Отгони от меня беса-смутителя!..

Луша задержалась где-то и, когда вошла в келью, увидела Таисию распростертой на полу. Подняла, уложила на кровать, вытерла заплаканное лицо, спрыснула святой водицей и все время вопрошала:

— Боярышня, родненькая, что с тобой?!

Таисия, обливаясь горькими слезами, сквозь всхлипывание выговаривала:

— О Господи! Силушки моей нет!.. Все одно и то же... Пирожков с морковью хочется!.. А еще вон из трапезной видела: девки с ребятами с горы на санках катаются... А тут...

От этих слов или еще от чего другого упала Луша на грудь боярышни, и зарыдали вдвоем. Плакали долго. Первой опомнилась Луша. Вытерла слезы свои и боярышни, принялась утешать:

— Нашла о чем плакать! К матушке-настоятельнице схожу, она ведь разрешила. Чего-нибудь вкусненького пришлет тебя побаловать.

— Не смей ходить! Будем как все. Это меня бес смущает!

— Какой бес! Молоденька ты! Они ведь едят...

— Молчи! Слушать не хочу!

— Боярышня, ласточка! Давай завтра после заутрени отпросимся у старицы да пойдем на село. Завтра праздник, любых пирогов отведаете. А захочется прокатиться с ребятишками, с горы скатишься.

Таисия оттянула подол темного, застиранного подрясника:

— В этой-то одежке, да с горы!

И опять в слезы. Луша — за ней. На этот раз первой успокоилась Таисия и удивилась:

— Ты-то чего разливаешься?

— Как же мне не плакать? Я вот тут сижу, в монашки готовлюсь. А ежели б дома была, на Красную горку замуж бы за Ваську вышла б.

Вспомнила Таисия про Красную горку, вспомнила обещания Спиридона, Царство ему Небесное, и залилась слезами пуще прежнего.

Так их, плачущих, и захватил колокол, призывающий к работе.

Умылись, повязали платочки, накинули рясы зимние и побежали. Дорогой Таисия сказала:

— Перед Святой отпущу тебя к твоему Ваське.

Поймала Луша руку боярышни, покрыла поцелуями:

— Боярышня, голубушка! Ко мне на свадьбу пожалуешь?

— Нет, Луша. На свадьбе у тебя не буду. Домой мне никак нельзя! — А про себя подумала: «И чего радуется, глупая? Васька-то заморыш плюгавенький. И под носом постоянно мокро у него».

В игуменской светелке старицы и монашки уже работали. Взглянула старица на Таисию, все, видать, поняла. Покачала головой, но ничего не сказала.

После ужина и всенощной Таисия с Лушей вернулись в келью. Настроение уже было другое, смеялись даже. Луша разобрала постель боярышне, помогла ей раздеться и лечь, а себе постелила на лавке и стала давать отчет. Так уж повелось, что на сон грядущий она рассказывала боярышне все, что от других слышала. Сама Таисия мало с кем общалась, а все ж монастырские новости интересовали ее. На этот раз Луша зашептала таинственно:

— Ой! Чего мне сказали сейчас! Греха-то! В Троицком монастыре будто келарию и других монашек сколько-то в подвал бросили. Грех великий совершили: в келарне, о Господи! — мужика держали!

Таисия позвала:

— Иди ко мне.

Греховный рассказ оживил обеих, они шептались, сжимая друг друга в объятиях.

— ...Долго, видать, жил у них тот мужик, — продолжала Лукерья, — другие монашки распознали об том и в келарню ходить повадились. Да так часто, что не выдюжил мужик, сбежал от харчей сытых и бесплатных. А вскрылось все совсем недавно. Трое монашек понесли... Во, грехи-то какие!..

После лебедянского дела Гурьян привез Юршу в село Пеньково к своему другу, помещику Арсению. Юрша удивился, когда узнал, к кому они приехали. Гурьян объяснил: