Пером и шпагой

- Чего ищешь, Гедвига Ивановна? - с лаской спросила ее Екатерина. - Ключик небось от бильярдной? Так на, забери.

- Взззз... - И, схватив ключик (а заодно два апельсина со стола и выдернув свечку из шандала), горбунья удалилась, волоча за собой помятую ногу.

- Кто это? - поразился Вильямс.

- Вы удивитесь, господин посол, узнав, что это дочь ужасного герцога Бирона; она бежала от отца из ссылки, купив себе свободу переходом в православие. Злюка сия приставлена охранять мою нравственность.

- Вот как? - рассмеялся Вильямс.

- Да. Но работы для нее мало. И пока принцесса Бирон, несмотря на свой отвратительный горб, разрушает последние жалкие добродетели моего супруга. Как видите, я далека от припадков глупой ревности...

Заиграли скрипки, отворилась дверь, и кастрат Манфредини, полузакрыв глаза, сладко запел о любовных восторгах. Великая княгиня нервно затеребила веточку вишни.

Вытянув руки, словно слепец, кастрат прошел мимо них, не прерывая пения. В растворе дверей он вдруг притушил свой волшебный голос - почти вышептывал слова любовных признаний. Глаза Екатерины потемнели, губы ее, и без того крохотные, сжались в одну яркую точку... А посол все говорил и говорил о том, что мать Понятовского - из семьи Чарторыжских, которые сильны в Польше как раз своим русским влиянием; о том, что ему доверена судьба этого высокоодаренного юноши...

- Очень строгое воспитание! - наложил Вильямс на картину последний решающий мазок, и Екатерина поднялась, несомненно что-то важное решив для себя именно в эту минуту.

- Благодарю за рассказ, - произнесла она отвлеченно. Голос Манфредини взлетел высоко-высоко... Вильямс отыскал Понятовского: разгоряченный танцами, атташе с аппетитом уплетал мороженое из китайской вазочки. Посол незаметно стиснул ему локоть и злобно прошептал:

- Великая княгиня спустилась в сад... А вы, как ребенок, наслаждаетесь мороженым!

- Но разве это возможно?

- Она уже там, за боскетом. Ждет... Идите же! Станислав Понятовский робко вступил в темноту парка. Над верхушками дерев тянуло ветром, и парк ровно гудел под дыханием близкого моря. Вокруг не было ни души, и секретарь чуть не заплакал в отчаянии:

- Йезус-Мария, сверши чудо... О матка бозка! На глухой тропинке стройной тенью выступила великая княгиня. В руке она держала ветку, отмахиваясь от комаров. Понятовский двинулся навстречу женщине.

- Ваше высочество... - бормотнул он, становясь жалким.

Екатерина шумно вздохнула:

- Я не высочество для тебя - я слабое женское ничтожество. Так возлюби же меня, прекрасный Пяст!

И, падая на траву, мокрую от росы, она увлекла его за собой. Вдали рокотал голштинский барабан...

***

С этого момента над головою секретаря засияла корона польских королей, и Англия (страна просвещенных мореплавателей) теперь держалась за Россию двумя якорями сразу: деньгами - через великого канцлера Бестужева и любовью - через великую княгиню Екатерину... Но, читатель, не будем спешить с выводами. Посмотрим, чем