Великий океан

Предстоящая охота захватила даже самых измученных. На каждой байдаре откачаливоду, приготовили длинные метательные стрелы. Ружей на бобра не брали, звук выстреларазгонял всех животных. Промышленные оживились, с новым усердием налегли на весла.Гребли осторожно, внимательно и зорко вглядываясь в каждую волну, не покажется ли гдезвериная морда. В лодках не разговаривали, старались не стучать веслами. Слышны былитолько всплески воды о борта, шипенье волн.

Прошло с полчаса, как вдруг Наплавков увидел на одной из лодок поднятое весло.Сигнал означал, что с байдарки приметили зверя. Соседние лодки поспешно образоваликруг. Гарпунщик хотел повернуть тоже, но неожиданно возле самого борта показалась круглаяголова бобра с большими коричневыми глазами, плоская, почти человеческая грудь. Увидевлюдей, зверь испуганно фыркнул и сразу же скрылся. Сидевший за стрелка Лука не успелдаже метнуть свой дротик.

Наплавков, в свою очередь, поднял весло. Волнение на море мешало следить за водянойповерхностью, но лодки, плывшие рядом, уже окружали байдару. Приготовив стрелы, людинапряженно ждали появления бобра. Животное не могло долго оставаться в воде. Наконецголова зверя показалась посередине круга.

На этот раз Лука не опоздал. Тщедушный и ленивый на берегу и в работе, промышленныйво время охоты преображался. Вытянув шею, согнув откинутую назад правую руку, он зоркоследил за не прекращавшейся зыбью. Выцветшие глаза его потемнели, лицо стало строгим,внушительным. В этот момент никто не вздумал бы над ним потешаться. В такие минуты дажеСерафима, изредка ходившая с ним на промысел, торопливо слушалась каждого его жеста,каждого движения и почти гордилась мужем.

Стрела попала в зверя. Бобр мотнул головой, рванулся и быстро нырнул. Два другихдротика, пущенные с соседних байдар, упали на волну.

Шали,солидно сказал Лука и, не торопясь, удерживая равновесие, взял вторуюострогу.

Налегая на весло, весь мокрый и возбужденный, Наплавков повернул лодку. Байдарысмыкали круг. Раненый бобр тащил за собой дротик, указывающий направление средиводяных провалов. Однако зверя еще нельзя было считать промышленным. Океан бороздиливолны, заливали лодку, древко стрелы пропадало в зелено-черных гребнях валов. Потомсовсем скрылось. Сколько ни следили охотники, кружась по всем направлениям, бобр ушел.Не лучше было и у остальных партий. До вечера убили всего двух маток.

...Наплавков сидел возле костра. Больная нога была протянута к огню, нестерпимоныла. Рядом с ним, скорчившись, примостился Лука. Дальше, у других таких же костров,сложенных из трухлявого плавника и морской травы, лежали звероловы.

Было сыро и холодно. Ветер задувал огонь, чадили мокрые водоросли, не давая тепла.Грохали в темноте волны, разбиваясь о подножия скал. Моросил косой дождь. Как тяжелый,непробудный сон, бесконечно тянулась ночь.

Промышленные лежали молча, не слышно было ни обычной ругани, ни шуток.Каторжная, никчемная работа, голод и непрерывные лишения озлобили сердца, ожесточилидуши. Для вольных земель не хватало воли, страх и кара превратили крепость в тюрьму.

Наплавков тоже думал о многом. Незаконный сын петербургского лекаря, он был отосланучиться отцовскому ремеслу в Париж, пристрастился к вольным речам и сборищам, бежалот хозяина, скитался, был ранен при взятии Бастилии, почти умирающим доставлен народину. Окрепнув и возмужав, открыто восхвалял республиканскую власть, пробовал сочинятькакой-то трактат, мечтал о привольной жизни. Возбужденно и как-то болезненно смеялся,когда говорил о ней, и выворачивал карманы для собутыльников, слушавших его радидаровой выпивки. Изгнанный из Санкт-Петербурга, пять лет провел в Сибири, постарел,одичал, но мечты своей не оставил.

За попытку взбунтовать гарнизон два года просидел в одиночке Иркутской крепости.Ночью подземелье не отапливалось, и в страшную стужу заключенный, чтобы согреться,вертелся волчком до утра по узкой камере. Двадцативосьмилетний вышел оттуда стариком.

В Охотске след его потерялся, как сотен других, убитых в драке, ушедших в тайгу,завербованных на Аляску. Часто, наслушавшись посулов вербовщиков, спаивавших гулящихлюдей, забирался он на берег холодного моря и среди диких, обнаженных скал думал овольной стране, о воинственных смелых индейцах, о необозримых лесах, в которых можножить как хочется. Наплавков стал гарпунщиком китобойной компании и через год перебралсяна американские острова.

Но на Ситхе Наплавков понял, что, завербовавшись в колонии, он, так же как идругие, должен похоронить все свои надежды и планы и что тут по-своему жить нельзя.Баранов был полновластным хозяином новых земель, жестоким, но умным и бескорыстнымгосударственным деятелем. С двумя-тремя сотнями промышленных он управлял огромнымкраем, расширял торговлю, держал в повиновении многочисленные племена, помогалим, снабжал товарами, строил корабли и школы, отбивал нападения врагов, сам наносилудары.

И Наплавков смирился. Всегда одинокий, казавшийся значительно старше своих лет,он сделался замкнутым, неговорливым. Болела поврежденная когда-то в Сибири нога...

На Ситхе Наплавков продолжал служить гарпунщиком, простым, немного угрюмымкитобоем. Никто о нем ничего не знал. Лишь однажды Лещинский случайно подслушал, какон бормотал что-то по-французски, да еще промышленные заметили, что в стычках синдейцами Наплавков не принимал участия никогда...

Сейчас, сидя в укрытии за камнем, измученный и усталый больше других, он медленноперебирал в памяти все свое прошлое и чувствовал, что годы ушли и из всех его мечтанийи порывов не осуществилось ничего...

Шторм продолжался несколько суток, охоту пришлось оставить. Как только ветер стих,Наплавков распорядился починить байдары и взял курс на Ситху. За все время лова добылитолько четырнадцать бобровых шкур.

В пути встретили возвращавшихся островитян. Нанкоку повезло немногим больше. Егопартия промыслила двадцать взрослых бобров и двух медведков-детенышей. Добыча не стоилапотерянных дней, полного истощения и утонувших четырех алеутов.

Неудачный промысел усугубил тяжелое положение форта. Баранов сам распределяллюдей по работам, но промышленные трудились только в присутствии правителя. Стоилоему уйти, люди ложились на землю, и ни один надсмотрщик не мог заставить их взяться затопор или лопату. Алеуты тоже не выезжали на лов, свежая рыба в крепость не поступала,пришлось вскрыть ямы. Нанкок притворился больным и вдруг почти перестал понимать по-русски.