Старший брат царя. Книга 2

— Отец, Акимушка, ты слышишь меня?!

Он открыл глаза и внимательно всмотрелся в лицо Юрши. Две огромные слезы застряли в уголках его глаз. Ничего не сказав, он отвернул голову и, тяжело вздохнув, затих. Юрша еще некоторое время смотрел на него, потом испуганно спросил шепотом Мокрушу:

— Все? Конец?

— Нет, еще поживет.

Наступившая ночь для Юрши оказалась бессонной, как и прошлая. Он со страхом прислушивался к частому дыханию рядом лежащего Акима. Слышал какие-то свисты, пугался, когда дыхание замирало.

Ватажники на следующее утро проснулись рано, тихо позавтракали и разошлись.

Этот день, середина первой седмицы поста, Юрше запомнился на всю жизнь. Близ обеда особенно разбушевалась вьюга — нет да нет забрасывала горсти снега в маленькую щелочку дымовой продушины, загоняя дым очага обратно в землянку. Аким открыл глаза, приподнял голову и прислушался к вою ветра. Потом впервые за последние дни сказал отчетливо и даже весело:

— Во как крутит!

Юрша вздрогнул:

— Акимушка! Отец! Тебе полегчало? Господи! Как меня пугало твое молчание.

— Совсем легко... Палец на левой ноге чешется... Попить бы чего.

Мокруша подал впрок заготовленное питье.

Аким с жадностью попил и опять заговорил:

— Тихо-то у нас... Это ты, Мокруша? Забыл, как твое имя христианское.

— Его Лукой звать, — подсказал Юрша.

— Да, да, Лука. Спасибо тебе, Лука, ногам-то моим лучше... Пальцами шевелить могу. Посмотреть бы, а?

— Потом, Аким. Перевязывать буду, тогда. А ты, может, поешь чуток?

— Нет, не хочу... Ты вот что скажи: Юрий Василич будет жить?

— Будет, не сомневайся. И ты будешь...

— Не обо мне речь. Юра, ежели со мной что... Не забывай Агафью... и Богом данную дочку, татарочку... Я ведь, как поженился, Агафье хорошую жизнь обещал... И неплохо жили... А вот... Небось обобрали всю... Ежели Акулина-вдовушка отвернулась — по миру пошли...

— Обещаю тебе, отец. Неждан поможет.

— Неждан — ловкий мужик... А мне бы теперь попа... Да и ему не все сказать могу... Клятву страшную дал... Ой, много согрешил аз... Клятву нарушил... Вот и наказывает Господь... Думал, спасу тебя, Юрий... Ан не вышло... Наказал бы Господь меня одного, ты-то при чем? Ой... Попить бы еще.

Мокруша хмуро посмотрел на него. Придержав голову, напоил. Аким долго молчал, его дыхание стало учащаться. Заговорил тише, останавливаясь после каждого слова:

— Ропщу... грех еще один... Чую холод в груди... Прощай... Юра... Дай погляжу в последний... Аз не уберег... Мокруша... Неждан... люди добрые... берегите... Предадите... Прокляну с того света... Приду... — Замолк, часто-часто дыша, как после бега.

Ночью он умер тихо, незаметно. Юрша до утра не спускал глаз с его лица. В неровном свете очага оно казалось особенно худым и бледным, заросшим седыми волосами... Видел он его и в радости, и в печали, и смертельно уставшим, и в жарких схватках с врагами. Всегда рядом, всегда внимательным к нему, к названому сыну. Учил его военному ремеслу и не раз спасал от предательских ударов. И вот он умер, умер из-за него...

Днем унесли Акима, захватив с собой лом, топоры и лопаты. Когда дверной полог запахнулся за ними, Юрша, уронив голову на измятое сено своего ложа, зарыдал.

А в конце седмицы из землянки вынесли и Юршу, завернув его в ковер. Положили в небольшие санки с широкими полозьями и повезли по заснеженному лесу. Неждан и Смертушка шли обутые в снегоступы, Дергач и Мокруша — на лыжах. Санки тянули но очереди. С каждой верстой лес становился глуше и гуще. Метель утихомирилась, птицы и зверье повылезало из укрытий. Заячьи, кабаньи, лосиные следы во всех направлениях исчертили свежий снег. Много зверей перебегало им дорогу. Пара молодых лосей, очевидно, впервые увидела людей, долго следовала за ними, появляясь то справа, то слева с любопытством разглядывая двуногих. Дергач обратил на них внимание и авторитетно заявил, что это вовсе не лоси, а оборотни иль, еще хуже, лешие в лосином обличии. Он сам крестился, их крестил, по это не помогло. Лоси отстали только после того, как Мокруша ловко пустил в них увесистую корягу....

На прежнем лежбище о переселении первым заговорил Мокруша. Как только кудеяровцы разошлись, он спросил Неждана, скольким людям известно про их жилье. Неждан ответил:

— Ты всех видел, с десяток наберется.

— Значит, стражников надобно ждать.

— Это ты брось! Люди все надежные.

— А ежели на дыбе? Поверь, там у всех язык развязывается. Таких, как Аким, мне всего троих повелось видеть...

Неждан усмехнулся:

— Много ты поломал людей. Теперь за свою шкуру опасаешься?

— И за свою, и за твою тож.

— Скажи толком, чего хочешь?

— Менять место нужно. Как говорится, береженого Бог бережет.

— Подумать надо.

Но Неждан не только думал, а и готовился к переселению. Достал уже ковер, санки, лыжи, снегоступы. О том никому не говорил, не хотел тревожить Акима до его смерти. Накануне отъезда рассказал Юрше:

— Тебя ищут повсюду, князь. А тут возок, в котором тебя Лука вез, нашли под Звенигородом. Что там было! Тьма стрельцов набежала, главные воеводы! Народу похватали! Изуродовали людей, а впустую все ж. Разъезды на наших дорогах не сняли. Я говорил, что боярина Ногтева провести трудно. Хитер старый лис!

— Вот и я о том же твержу, — подхватил Мокруша. — Я так понимаю — тут от Коломенского зимника версты три, не больше. Не ровен час, кто из стражников заблудится...

— Все каты такие трусы, как ты? — спросил Неждан.

Мокруша выругался.

— Не ругайся, Лука. Не гневи Бога! Так и быть, послушаюсь тебя. Готовься, завтра уходим.

Мокруша забеспокоился:

— Трав, настоек у меня много, целая укладка. Один не унесу.

— Ладно, поможем. Тяжелые склянки оставь до другого раза...

Шли весь день без остановки, перекусывали на ходу, жажду утоляли снегом, сулейку с водой берегли для Юрши. На ночлег остановились на небольшой лесной полянке под развесистой одинокой елью. Соорудили шалаш, перед ним развели костер, так что в шалаше стало тепло. После ужина все уснули сразу, только Юрша прислушивался к звукам лесной ночи. Чего только он не услыхал: и осторожные шаги, и шорохи, и хрюканье, и завывание, и жуткие крики ночных птиц. Неловко шевельнувшись, разбудил Мокрушу. Тот прислушался и сказал, что в лесу столько шума, что не заметишь, как люди на шалаш нападут. Проснувшийся Неждан возразил:

— В лесу своя жизнь. Человек мешает ей. Вот ежели вдруг тихо станет, тогда хватайся за оружие — человек зверье спугнул.

Второй день пути был похож на первый. Ветер стих, но облака пошли теснее, гуще сыпались из них снежные хлопья. Ближе к вечеру Мокруша заметил, что Неждан и Дергач чем-то обеспокоены. Скоро по их отрывистым замечаниям он понял, что они заблудились, хотя и не признавались в этом. Не дожидаясь темноты, встали на ночлег. Опять шалаш, костер, скудный ужин. Перед сном Неждан постарался незаметно отвести Дергача в сторону и заспорил с ним. Когда стали укладываться спать, Мокруша спросил:

— Чего темнишь, голова? Заблудились, так и скажи, чай, не маленькие.

Неждан огрызнулся:

— Другой раз хуже. Заметил, помалкивай.

За ночь вызвездило. Мороз покрепчал. Поутру Неждан с Дергачом ушли искать приметы нужного им пути. Прошло полдня. Мокруша подкладывал сучки в костер и вполголоса ругался. Потом сердито обратился к насупленному Смертушке:

— Чего ты на меня уставился, тварь безголосая? Вот твои дружки ушли, а обратно не вернутся. Замерзнем тут. Смотри, как мороз накатывает. Иль волки загрызут, слышь, рядом воют. Это днем, а что ночью будет! А у меня и ножа нет. Хоть топор дай.

Смертушка пододвинул к себе топор, другую руку положил на рукоять ножа, зло оскалился и зарычал: «Г-гы!»

Мокруша возмутился:

— Во! Дьявол безмозглый! Меня боишься, а волки сожрут!

Смертушка продолжал рыкать: «Г-гы! Г-гы!» Будто ему в ответ позади шалаша раздалось призывное «Ы-ы» и еще и еще с разных сторон, совсем рядом. Немтырь перестал рычать, на его лице изобразился ужас. Волки, подвывая, окружили шалаш, сидели совсем рядом, в отсветах огня были видны их оскаленные зубы. Мокруша схватил головню и пустил ее в ближайшего волка. Тот отскочил, головня с шипением зарылась в снег, и он подошел еще ближе. Юрша попросил, чтоб и ему дали саблю. Мокруша почти вырвал у Смертушки топор и пошел к санкам, около которых сидели волки. Они немного отступили, сбившись в кучу. Мокруша отвязал две сабли, одну отдал Юрше, вторую оставил себе. Лук со стрелами и колчан отдал Немтырю со словами: