Старший брат царя. Книга 2

— Чего сам не спишь и людям не даешь?

Сухоруков охотно и громко пояснил:

— Брюхо, братцы, схватило, свет белый не мил. Простите Христа ради.

Встречным сторожам и дворовым без нужды говорил, что объелся вечор, теперь муки принимает.

Утром пришел Мокруша, сказал, что готов к отъезду, и спросил Сухорукова:

— Тебе, чернильная твоя душа, небось в Москву нужно?

— Ох, надобно. Скрутки все вышли. Да вот брюхо схватило.

Мокруша быстро согласился:

— Вот и ладно. Поправляйся тут, в Москву тебя потом отвезут. Мне недосуг из-за тебя в дороге останавливаться.

В возке, кроме Неждана, находился Сургун. Когда они, оставив Сухорукова, отъехали, он спросил:

— Неждан, зачем назвался? К чему?

— Дела для. Мне давно не хватало своего человека в Разбойном приказе.

— С коих пор он твой?

— Сей день с вечерни моим данником стал. Во как!

— Дивлюсь тебе: великие дела тебе атаман поручает, а ты балаболишь. Ты, Неждан, как был скоморохом, так и остался.

— Ну что ж то. Ты лучше прикинь своим казаном: может, поэтому и поручает, что скоморошничаю. А?

В это время возок остановился. Верховые стрельцы поравнялись с ним, один из них, Сергей Шатун, сказал:

— Дядя Неждан, разъезжаться время. Что скажешь?

Неждан на четвереньках вылез из-под кожаного верха и встал, придерживаясь за облучок.

— Так. Ночное дело отменяю. Ты, Серега, валяй к своим, а с первыми петухами — в Волчью лощину. Там тихо ждать. Я подойду. А к полночи троих толковых ребят подошли. Ежели Мокруша поедет в неурочное время, пусть задержат. Дерево повалят на дорогу иль еще что. А ты, Петруха, — обратился он к другому стрельцу, — переоденься и беги к Ворону. Скажешь, ежели утром не пришлю гонца, пусть уходит восвояси. Все.

Сергей перегнулся с седла и заглянул в возок:

— Отец, а как Настенька?

Сургун глухо ответил:

— На пасеке она, у боярышни отпросилась. В полночь уйдем. У купца Нефеда, как условились, будет тебя дожидаться. Твоя затея — нож острый мне.

— Ладно. Благодарствую и на этом. — И ускакал.

Неждан и Сургун сошли с возка, ветерок поднимал сухой, морозный снег и крутил его вокруг. Сургун заметил:

— Погодка для дела — лучше и не надо. Ну, ребятки, давай за мной. — И пошел целиной, проваливаясь в снег по пояс.

Возница и парень, подталкивая возок, погнали лошадей за ним. Кони, сделав несколько прыжков, увязли в снегу между соснами и остановились. Возница распряг их, потом вчетвером продвинули возок вперед, развернули и подсунули под ель.

Сургун, за ним Неждан пошли впереди, возница и парень вели лошадей следом. Скоро под ногами снег окреп, лошади не стали проваливаться, под верхним слоем пролегала хорошо протоптанная тропа.

Вскоре вышли на поляну. Из крутящейся белесой темноты выступили высокие сугробы снега. Это были омшаник и землянка пасечника. Тут же открылись ворота крытого загона для лошадей.

Волчья лощина — широкий пологий овражек, заросший рябиной, орешником да ельником. Могучие деревья отступили и скрылись за вьюжной темнотой, только доносился гулкий шум ветра в их кронах. Дорога, спускаясь в лощину, делала крутой изгиб. Здесь перед рассветом появился поезд из Тонинского. Трое верховых стражников ехали гуськом, за ними возок, правил им подручный Мокруши. Сам Мокруша сидел с ним рядом на козлах. Юрша и Аким полулежали в возке.

Несмотря на трагичность положения, Юрша не питал обиды на Мокрушу. Может, потому, что постоянно замечал заботу о себе и о приемном отце. Вчера вечером, как только царь уехал, Мокруша с помощником вытащил из подвала Акима. Какими-то мазями смазали его обожженные ноги. Потом принесли соломы, постелили им рядом. И они смогли отвести душу в разговорах. Правда, Акиму было тяжело говорить, он иногда впадал в беспамятство. Но все же рассказал, что делалось в пытошной вчера, о предательстве Харитона.

Сейчас в возке они молчали. Хотя Мокруша и постелил много мягкого сена, укутал их ноги старыми одежонками, все же каждая встряска отзывалась болью в их истерзанных телах. Мокруша предвидел это и перед отъездом дал выпить им по большому ковшу хмельной браги и наказал стражникам ехать шагом. Они возмутились — шагом в такую погоду на конях замерзнуть можно. Кат пригрозил именем государя: царь, мол, приказал поджаренных воров живьем доставить. А кто зябкий дюже, пусть рядом с конем идет.

Так въехали они в Волчью лощину. И вдруг из кустов к стражникам метнулись беззвучные тени. Мокруша соскользнул с козел, низко пригнувшись, пропахал глубокую снежную борозду до ближайшей ели. Услыхав крики позади, обернулся, выхватил нож, готовый к смертельной схватке. Но его никто не преследовал: нападавшие добивали на снегу стражников. Его, Мокруши, еще не хватились. В последний момент он отчетливо услыхал чье-то восклицание: «Юрий Василич, жив? Слава Тебе, Господи...»

Нужно уходить! Мокруша рванулся было, но рыхлый снег не пускал его, кустарник хватал за ноги. Он прыгал, проваливался, падал. Как во сне, хотел бежать, а топтался почти на месте. И тут перед ним темными молниями, подвизгивая, метнулись потревоженные кабаны. Мокруша вылез на оставленный ими глубокий след и почувствовал, что бежать по нему гораздо легче. Правда, кабаны бежали вдоль дороги, но другого выбора у него не было. Скоро шум ветра заглушил голоса людей.

Кабаний выводок пересек дорогу. Мокруша, почувствовав под ногами твердь, не решился свернуть опять в сугроб, а побежал по дороге, прислушиваясь, не скачут ли за ним конники. Волчья лощина кончилась, вековые сосны обступили дорогу. Теперь ветер не крутил, а подталкивал в спину. И все же Мокруша уже не мог бежать, а волочил ноги из последних сил. Вот расщепленный дуб, за ним Троицкий шлях. Мокруша перешел тракт, побрел до могучей старой сосны и спрятался за ее стволом. Отсюда решил пронаблюдать, в какую сторону поедут разбойники, к Троице или к Москве. Он не сомневался, что это не просто грабители, а кудеяровцы, пришедшие спасти сотника.

Куда они пойдут, он сейчас узнает. А куда идти ему?! До Мытищ тут версты три. Возьмет лошадей у мытников иль в монастыре и — в Разбойный приказ, оттуда к царю... Расскажет ему... Мокруша представил себе лицо царя, его глаза... Кату не положено поднимать взор на государя, это Мокруша знал крепко. Но украдкой он много раз видел лицо Ивана во время казни или пытки. Его глаза вылезали из орбит, будто мучили его самого... Так посмотрит государь и на него, Мокрушу... И сегодня до вечера еще в пытошной избе засыпят свежим песочком кровь его, Мокруши, под дыбой... А изорванное тело сунут в мешок и отвезут куда-нибудь в Замосквореченское болото... Тихо, безвестно, как прошлой ночью они отвезли поломанное тело вора Харитошки.

Так это живо представил себе Мокруша, что взяла его тоска. Тут немного посветлело, но вьюга крутила сильнее, чем ночью. Сквозь ветви увидел: на рысях выехали двое, потом еще несколько всадников, одетых в полушубки стражников, видать, разбойники убитых раздели.

И тут он замер, дыхание захватило, в дерево втиснуться готов — передовые конники не повернули ни к Троице, ни к Москве, а пересекли шлях и двинулись прямо на него... Мокруша упал в снег. Храп лошадей послышался почти над ним. Приподнял голову. Первая пара конников прошла рядом, вдоль кустарника, потом вторая, третья... Догадался — всадники проминают дорогу. За ними показался возок, ихний, разбойничий, черной кожей крытый. А вот и его, Мокруши, возок, с верхом из дубленой кожи. Переваливаясь, тянется парой лошадей... Поравнялись...

Дальше произошло неожиданное. Мокрушу будто подтолкнул кто, он бросился к возку, схватился за дужку, на которой натянут кожаный верх, завопил:

— Юрий Васильевич, князь! В твои руки отдаюсь! Спаси!

Возок дернулся, остановился. Неждан, что сидел рядом свозницей, очутился перед катом с ножом в руке. Тут же над ним захрипели лошади, вжикнули выхваченные сабли.

— Князь! Юрий Василич! Защити! Лечить буду! Пропадешь без меня! Рабом верным стану! — отчаянно кричал он.