Баязет

рубахи, слизывали капли дождя с лезвия винтовочных штыков...

Дождь продолжался до утра, и утром Штоквиц снова закостылял по крепости, прижимая ко лбу медный пятак.

- Что с вами? - спросил его Сивицкий.

- Да, понимаете ли, капитан: пью я из лужи, как полагается.

Вдруг в темноте кто-то подлетел сбоку, и... как видите, не миновала меня чаша сия! Знать бы только, кто это!

Сивицкий вяло улыбнулся в ответ.

- Вы чем-то огорчены, доктор?

- Огорчен... дождем, - ответил врач. - В госпитале прибавилось за ночь восемнадцать раненых. К тому же эта вода, сами убедитесь, еще боком вылезет...

Рассвет уже наступил. Но люди, забыв о смертельной опасности, еще рыскали по дворам, пытаясь отыскать в расщелинах плитняка остатки дождевой воды. Вскоре к восемнадцати раненым прибавилось еще несколько.

"Многие из товарищей, - пишет очевидец, - после удара пулей, только охнув, судорожно вытягивались без жизни, а другие, возле их тел, продолжали собирать остатки воды..."

- Ефрем Иваныч, - велел Сивицкий, - запретите им это!

Штоквиц распорядился, и жизнь Баязста стала постепенно входить в обычную колею. Начало этого дня выглядело в крепости не совсем обычно: повсюду варилась конина, булькала в котелках ячменная каша (конечно, крутая), кое-где ворковали взводныесамоварчики, купленные солдатами еще до похода в складчику.

Однако опасения Сивицкого были не напрасны: излишек воды, пусть даже и чистой, вызвал усиление желудочных страданий - эпидемия в этот день свалила гарнизон, и спасти людей от болезни было уже немыслимо.

Турки же усилили свой натиск, бомбардируя крепость снарядами и шарохами, и в последующие дни путь к воде был для гарнизона совсем отрезан.

- Не пройти, - таков был вывод после множества безуспешных попыток.

- Ну и черт с ним! - решил Штоквиц. - И не надо более рисковать. Начнем дохнуть всухомятку...

12

И наступил двадцать третий день осады...

Более трех недель, почти целый месяц, день за днем, час за часом - под пулями и саблями, в поту и крови, умирая от жажды в араратском пекле, держались только на одном:

- Выстоять!..

И выстояли - как выстрадали, все двадцать три дня. Но теперь гарнизон медленно умирал. Липкий и тягучий смрад, слабо дрожа прозрачными струями, нависал над замершей цитаделью, жаркие сквозняки вытягивали из казематов перепрелое зловоние.

Редко-редко пройдет через двор кто-нибудь из защитников Баязета, держась за стены, - не человек, а лишь жалкая тень человека, - и снова наступит тишина, только горные голуби, тихо воркуя, еще находят что-то клевать на сонных опустелых дворах крепости...

Мертвые молчали, живые уже не могли говорить: все было сказано, и лишь изредка безжизненная цитадель грохотала огнем из своих бойниц. Оторвав голову от земли, словно вспомнив о чем-то важном перед смертью, солдат притягивал к себе винтовку, стрелял и снова приникал к земле.

Люди еще копошились в казематах - расслабленные, как пустые мешки, страшные от худобы и грязи, изможденные