Баязет

такими длинными курчавинами шерсти, что никто не мог заглянуть ему в глаза.

- Что принесли? - спросил Штоквиц, когда лазутчика обыскали. - Говорите или выкладывайте. В ваших лохмотьях можно спрятать что угодно, но найти не найдешь.

Осетин положил руку на ляжку.

- Здесь хабар, - сказал он. - Генерал писал тебе... Меня резать надо. Режь меня... Хабар будет!

Прихрамывая, он прошел в госпиталь, и Сивицкий положил лазутчика на операционный стол. Осетин спокойно лежал под светом нескольких ламп, помогал врачу задирать штанину. И ни стона не слышали от него, когда врач стал распарывать наспех зашитый, еще свежий шрам.

- Дорога плохой, - рассказывал осетин, улыбаясь и поглядывая на Аглаю. - Курд ходит, цыган ходит, жид ходит. А меня не дают ходить. Восемь курдов резал, пока хабар нес...

Из ляжки лазутчика Сивицкий извлек, спрятанный в разрезе шрама, револьверный патрон, и патрон этот был отнесен коменданту крепости. Штоквиц вынул из гильзы свернутую в трубочку записку, прочел ее и сказал, радостно хохоча:

- Господа, теперь мы спасены... Слушайте, что пишет нам Арзас Артемьевич:

Одна нога - здесь, другая - там,

а я выступаю из Игдыра к вам

разбить султанских лоботрясов

Всегда ваш - А. Л. Тергукасов.

11

Одна из стрел с очередным посланием Фаик-паши попала как раз в калмыцкого хана, труп которого, согласно приказанию Штоквица, с виселицы не снимали, и хан смотрел из петли на свой лагерь, словно страшная угроза для всех, кто еще раз осмелится предложить гарнизону сложить оружие.

Но Фаик-паша осмеливался делать это. В том, что он делал это весьма часто, чувствовалась какая-то растерянность и торопливость.

Теперь растерянность Фаик-паши была вполне понятной: на помошь русским приходила сама природа и небеса обещали извергнуть на крепость ливни спасительного дождя. Торопливость тоже была легко объяснима: отряд генерала Тер-Гукасова уже выступал из Игдыра. И Фаик-паша чисто русским жестом почесывал у себя в затылке, как это делают и гуяры в затруднительных случаях.

Штоквиц, стуча по настилу крыши костылем, подошел к виселице и выдернул из груди хана стрелу.

- Все то же, - развернул он свиток послания. - Пустое...

Однако блокада вокруг цитадели была сжата теперь так плотно, что передовые пикеты турок сидели чуть ли не под самыми стенами крепости. Пальба не умолкала, и застрельщики, лежа возле бойниц,

целый день дышали пороховым дымом. Время от времени бухали орудийные выстрелы, но Потресов сделался скуповат: одна-две гранаты - и хватит.

- Бомбы кончаются, - говорил он. - Шарохи еще остались, но их тоже беречь надо...

А грозовая туча нависала над сотнями изжаждавшикся ртов, словно гигантский бурдюк, наполненный живительной влагой, и сотни голов ежеминутно поднимались в тоске к небу:

- Хосподи, хоть бы капнуло.

- Дуй, ветерок, дуй!

- Жа-аланная ты...

Но туча, нависая над заморенным гарнизоном, словно дразнил?

людей, звонко перекатывая по ущельям треск своего грома.