Баязет

риходит ко мне еврей. Так, мол, и так, объясняет. Не оставьте пылать, мол в одиночку. Дамам отказа нету. Подрожал в малость от страху да и решил - пойду... Рассказывать дальше, что ли? Спишь?

- Да нет, - отозвался поручик. - Я слушаю...

- Ну вот, значица, - продолжал есаул. - Тишком старуха какая-то вся в черном, провела меня садом. По говору ежели судить, так из хохлушек она, старуха-то эта... Ну, ладно. Темно. Страшно.

Потом в зал меня вывела, сапоги велела в руках нести. Чтобы не стучали, я так полагаю. Идем. А в зале-то - мамыньки мои, графинов, графинов... На полу прямо. И воняет чем-то сладкимсладким, ажно сблевать хочется. Видать, турок-то, у которого я ночевать собрался, богатый был. Я эти графины вовек не забуду..

Ну, идем дале. Двери. Много дверей. Вроде - кельи. В иных две дырки сделаны, и ноги женские торчат. Распухшие ноги, избитые Это, старушка-то пояснила, наказанные женщины. Их евнухи, проходя, палками по ногам бьют. И тут, Елисеич, слышу я смех чей-то. А мне уже и не до блуда. Страшно ведь.

Карабанов привскочил на бурке.

- Стой, - сказал он, - кажется, началось.

Над крепостью с грохотом перекатилось что-то тяжелое и звон кое, с мягким стуком упали на крышу первые капли.

- Дождь! - перекрестился Ватнин.

И в черной котловине двора кто-то невидимый заголосил на всю крепость:

- Вставай, братцы, - начина-ается!..

В темноте забухали двери, от топота множества ног содрогнулись пролеты лестниц, помоложе да нетерпеливее - те выскакивали прямо из окон, крича:

- Давай, давай!..

Начался дождь как-то сразу - почти рывком, словно туча опрокинулась над цитаделью, выплеснув в чаши ее дворов весь запас своей влаги. Турки открыли суматошную стрельбу, но она уже не могла устрашить людей. Вода барабанила по дну манерок и ведер, копилась в сапогах и фуражках, се ловили воронками брезентов и лошадиных попон. И, наконец, под источник живой воды подставлялись просто ладони, в которых бурно отплясывали свой танец тяжелые брызги...

- Давай, - орали вокруг, - давай, давай!

И туча не уставала изливать на людей свою щедрость. Над каждой лужей бились лбами солдаты и казаки. Водостоки уже были взяты на штурм санитарами: в госпитальные бочки вода, падая с крыши, вонзала свои гремучие длинные бивни. Люди просто стояли под стенами крепости, и в их посуду вода текла, смывая с фасов серую пыль горных пустынь и перегар пороха.

- Давай, давай!..

Раненых нельзя было удержать в госпитале: кряхтя и стоная, они выползали под дождь, не боясь быть затоптанными в этой радостной свалке. Они задирали к черному небу изможденные лица и, раскрыв рты, захлебывались - не от обилия воды, нет, - от счастья. Голоса людей зазвучали свежее, словно умытые этим дождем, и раненые тоже стали кричать:

- Давай, братцы, давай! Лупи нас, дождичек!..

И только одни часовые - "стесненные своей обязанностью", как объясняет очевидец, - не могли принять участия в этом праздничном торжестве: не покидая постов, они сосали свои