Пером и шпагой

- Как справедливо! - заметил де Еон. - Как мудра природа, рассудившая, чтобы яблоко падало всегда недалеко от яблони...

Так очутился де Еон на улице... Кому он нужен теперь? Восемь лошадей изабелловой масти, впряженные в стекольный фонарь кареты, плавно выкатили навстречу короля Англии. Карета пронеслась мимо, но де Еон успел разглядеть, что Георг III сидит напротив Питта-младшего. Старым умом дипломата он правильно рассудил, что король взирает в лице Питта на свои растущие колонии за океаном. Грязь из-под колес заплеснула юбки де Еона, но... Разве теперь король узнает его?

- О старость, старость...

И нет даже пенса, чтобы нанять портшез, - грязную улицу надо переходить вброд. Стены домов в Лондоне пестрели афишками: битва петухов, показ ученого гуся из Ирландии, а завтра состоится кулачная драка между Рейно и Джаксоном. Мордобой по всем правилам теперь заменял прекрасное и тонкое искусство шпаги.

"Лондон, Лондон, - сказал себе де Еон. - Ты, конечно, недостоин моего внимания. Но, чтобы не возвращаться в Париж, который достоин еще менее, я займусь именно тобою, Лондон!.."

Здесь мы вынуждены прервать свой рассказ, ибо, безжалостно разрывая ткань событий, в нашу книгу насильно вторгается одна смерть, - смерть, которую мы не вправе не заметить.

***

В тиши Сан-Суси, согбенный и иссохший, тихо и нелюдимо доживал "старый Фриц". В четыре утра гулкие галереи залы уже слышали стук его трости. Король выходил на прогулку. Старость его (без любви, без детей, без ласки) окружали слава и борзые, величие и болезни, шедевры мировой живописи и сборщики налогов. Мундир истлел на нем, из карманов просыпался табак. Он еще долго играл на флейте, но старость лишила его передних зубов и пропал необходимый "амбушюр". Фридрих пил минеральную воду, ел паштеты из угря. Ночи напролет читал классиков древности и с брезгливо-ядовитой ненавистью наблюдал за развитием немецкой культуры. Он знал собак и гренадер по именам, но имена Клопштока, Лессинга и Гете были для него пустым звуком... Король подолгу смотрел на циферблат часов:

- Они стучали еще деду моему и будут стучать после меня. Как же человек, комок глины и грязи, может пережить сталь и железо? Впрочем, пусть стучат...

Один за другим уходили в загробную жизнь сподвижники его походов - Шверин и Зейдлиц, Кейт и Циттен, а он, король, спешил ставить им памятники.

- Я брожу по плацам Берлина, как по мавзолею. Даже Цицерон не сделал для своей боготворимой Тулии того, что получили от меня по смерти своей мои славные ребята.

Когда Циттен был еще жив, он иногда являлся ко двору с улыбкой застенчивого ребенка. Дряхлый карлик, у которого из уха торчал слуховой рожок.

- Как здоровье, приятель? - кричал король в этот рожок.

- Яблоки уже поспели, - кивал ему Циттен... В спальне короля, между свечами, настойчиво стучали часы.

- Я, кажется, утомил Пруссию своим долгим царствованием. Это смешно, но я уже сам ощущаю себя только историей...

Он угасал, а глаза его оставались молодыми.