Баязет

из крепости, - заключил Сивицкий. - Где та пуля, которую вы извлекли?

- Посмотрите в тазу, если угодно...

Сивицкий прошел в резекционную, нагнулся над тазом. Среди окровавленных комков ваты, ржавых кусков дробленого железа и расплющенных пуль, извлеченных из костей, вдруг сверкнуло что-то отточенной гранью.

- Так и есть, - сказал Сивицкий. - Мельхиоровая пуля.

Калибр тот же. Ай-яй, барон!

Пацевич медленно приходил в себя.

- Накаркали, - сделал он первый выговор. - Очень уж вам всем хотелось, чтобы я попал в госпиталь. Вот теперь и возитесь...

Скажите хоть - что со мною?

- Сущая ерунда, - успокоил его Сивицкий. - Ключица будет побаливать, а в остальном...

- Пить, - потребовал Пацевич. - Дайте воды!

Сивицкий переглянулся с Китаевским.

- Две ложки, - - велел врач. - Дайте...

Вечером офицеры уговорили Хвощинскую предать земле тело ее покойного супруга. Никиту Семеновича в гроб не клали, завернув ею поплотнее в солдатскую шинель, поверх которой просмоленными нитками пришили знаки отличий. Пока на дне глубокого подземелья выкапывалась в стене могила, наподобие склепа, гарнизону было разрешено проститься с любимым начальником.

Аглая стояла в изголовье покойного, рядом с безмолвными офицерами; знамена были склонены до самой земли. Барабаны время от времени ударяли мерную дробь, вызывая у людей тревог} и трепет. В торжественном порядке проходили мимо, еще издалека снимая фуражки и часто крестясь, рядовые защитники Баязета.

Одни из них целовали полковника в сложенные на груди руки, другие терли кулаками слезу.

Хвощинский лежал на доске, вытянувшись и раскинув носки стареньких сапог, словно продолжал находиться в проходном строю.

Кончалась для него трудная жизнь русского воина, отгремели давнишние битвы, уже не болят старые раны, и боевые знамена никогда уже не прошумят над его сединами.

Отец Герасим сказал над ним последнее надгробное слово, закончив его цитатой из тринадцатой главы Матфея.

- Нигде, - возвысил голос священник, намекая на недавние события, нигде нет пророку меньше чести, как в Отечестве своем и в доме своем!...

Снова грянули барабаны. Прозвучал салют из ружей. Апая тихо вскрикнула, и кто-то сжал ей локоть. Офицеры, обнажив лезвия шашек, взяли на караул. Тело полковника Хвошинского осторожно задвинули в нишу, заложили могилу кирпичом и замазали глиной.

Когда же поднялись наверх, то увидели, что н!д Баязетом снова разгорается зарево пожаров...

Какое чудо эта драма, правда?... На чтении

были Нелюбохтин, Мануков и душка Грессер.

Я скромно появилась там в новом платье из

белого гроденабля, и мужчины в один голос

признали меня самой интересной. Вчера же

мы, все светские дамы, посетили офицерский

госпиталь и видели там много молодых людей

благородных семейств и даже одного князя. Он

был так мил, этот душка князь, и все делал

мне знаки. Но мой противный муж не дал

денег на новое платье с блондами, как я ни

рыдала перед ним,