Баязет

л окружен сверкающим поясом, - крепость медленно наполнялась пороховыми газами, которые не успевали выдувать сквозняки. Лавина турок уже тронулась в паническом бегстве, и капитан Сивицкий в госпитале невольно задержал корнцанг в руке.

- Я не могу оперировать, - сказал он. - Пылища, дым, шум...

Пусть турки отбегут подальше. Все трясется...

Карабанов учасгия в стрельбе не принимал - он вышел на фас цитадели и, присев на краю крыши, остолбенело наблюдал за избиением врага. Коричневые камни постепенно делались красными от крови, по брустверам кровь ползла, сворачиваясь в пыли тяжелыми густыми струями...

- Здравствуй, лодырь, - подошел к нему веселый Ватнин. - А ты чего не стреляешь? Набивай руку, пригодится.

- Без меня хватает, - огрызнулся поручик.

Стрельба медленно утихала - турки, которые повсзучее и полегче на ногу, успели убежать далеко. Ватнин присел на раскаленную крышу радом с Карабановым.

- Про тебя, Елисеич, тут разное толкуют, - сказал он. - Говорят, что ты сегодня как бы... тово! Пиф-паф хотел себе сдалать. - И есаул, приставив палец к виску, выразительно щелкнул языком. - Не знаю, правда сие или врут люди?

- Может, и правда! - согласился Карабанов.

Ватнин помолчал и вдруг зашептал ему на ухо:

- Слышь-ка, что я скажу тебе... Пацевича-то нашего помогли убрать от греха.

- Как это? - не понял Карабанов.

- Да так. Я- го здесь был, никуды не отлу чался, так все видел...

Первая пуля его в плечо вдарила. А вторая-то уже в спину жалила.

Изнутри крепости, стало быть... Вот я и смекаю - не ты ли это, Елисеич?

Карабанов, дернувшись, встал:

- Иди ты к черту, есаул! Наверное, сам его шлепнул, а теперь "камедь ломаешь"...

Ватнин смутился.

- Оно, конешно, - сказал он. - Вы все благородные. Рази же от ьлс правду узнаешь?...

Карабанов ушел. В крепости, еше недавно погруженной в мрачное отчаяние, теперь царило какое-то бурное веселье.

С высоты фасов дружно выли казаки:

Ты, Расея, ты, Расея,

Мать расейская земля,

У меня, да у казака,

Кучерявы волоса..

Из казематов неслась строевая:

Мундир черный надеван.

На ученье выезжать,

Нам ученье не мученье,

Между прочим - тяжело

Тем временем, пока гарнизон распевал песни, а офицеры приняли на себя очередные заботы по обороне, Исмаил-хан Нахичеванский тихонько пробрался в кабинет Пацевича и прочно засел на продырявленном стуле начальника гарнизона. Это узурпаторское решение поселилось в голове Исмаил-хана как-то сразу - почти одним судорожным сокращением его скудных мозговых извилин.

Просто хан, после разговора с Клюгенау, прикинул на весах "Табели о рангах" свое звание подполковника, и оно, тяжело брякнув, перетянуло все остальные, бывшие в гарнизоне, что и решило дальнейшее поведение Исмаил-хана.

Отыскав полковые печати, подполковник спрятал их у себя.

Начальника определяло его первое распоряжение, и за этим дело у хана тоже не стало, - первое распоряжение тут же состоялось:

было велено