Баязет

Стрельба сделалась беспорядочной. Целились через головы.

Курды врывались уже в середину цепи. Многие раненые, просто измученные усталостью и жаждой люди начали отставать. Правда, они еще отбивались, но, расстреляв патроны, иногда сами ложились на землю...

Очевидец свидетельствует:

"...Обливаясь потом, падали без чувств; иной, завидя подскакивавшего всадника, под влиянием потери сил, вскрикивал только: - Прощайте, братцы!.. - и тут же валился, проколотый турецкой пикой. Курды пользовались тем, что ближайшая к ним цепь сама собой формировалась из отсталых и слабо раненных, а потому и врывались в нее, безнаказанно рубя ослабевших, но не сдающихся солдат".

Критический момент наступил.

Толпа, даже когда она не сдается, - все-таки толпа, а не войско.

Это было понятно каждому офицеру.

Понял это и полковник Пацевич.

Когда вахмистр Трехжонный, проломившись через толпу, крикнул ему: "Ежели умирать, - так прикажите остановиться! Умрем здесь, - но только не бежать чтобы!" - тогда полковник задумался.

Сначала посмотрел на небо, с которого потоками лился удушливый яркий зной, вытер мокрую лысину. Мутно глянув на вахмистра, Адам Платонович поднес к губам флягу. Но турецкая пуля тут же выбила флягу из его пальцев.

- Я... болен. Да. Правда, - сказал он. - Не в мои годы переносить такое... Передайте Хвощи некому, чтобы он взял командование на себя!

И, снова сунув руки в карманы, полковник забился в самую глубину войска - прекрасного войска, которое он превратил в бессмысленное стадо...

6

- Хорошо, - согласился Хвощинский, и щека его нервно передернулась. Хорошо. Я принимаю командование... Объявите солдатам, что отныне веду их я! Раненых - в середину, пики и штыки - в дело!

Он широко раскинул руки, словно пытаясь задержать отступавших, и - в редких паузах затишья - прокричал:

- Братцы мои, не давай ему подходить на пику!.. Резерва не будет: ты бей, а не отбивайся!..

- Наконец-то! - обрадовались солдаты. - И не такое бывалоча:

старик не выдаст - отобьемся!..

За этой сутулой спиной, что обтянута такой же белой рубахой солдата, отгремело уже немало дел русской армии: походы на Самарканд и Хиву, горечь поражения в балках Инкермана, покорение мятежной Бухары, жуткие битвы с мюридами Шамиля в скалах и, наконец, проклятый Баязет - он тоже за ним...

- Казачьих сотников - ко мне! Живо!..

Ватнин и Карабанов уже вертелись перед ним на лошадях, оба без фуражек, потерянных в суматохе, грязные от пыли, охрипшие от ругани и озверелые.

- Господа, - сказал им Хвошинский, нащупав пулю, засевшую под шкурой на холке его коня. - Слово теперь за казаками... Пехоту я двину вперед. На переправе - перестроение. А вы, сотники, ударьте по этой сволочи с флангов... Хоть духом святым, но чтобы осмяны были задержаны! Как хотите, господа, это уж ваше дело...

Ватнин оглядел взбаламученное море солдатских голов, среди которых мелькали мохнатые папахи.

- Собрать нелегко, - заметил есаул. - Размельчала сотня,