Варяги и Русь

   — Ничего, всё обойдётся... Как ощиплем завтра крылышки одной, так другое запоют, — сказал жрец. — Начнём с христианки, а потом и до них доберёмся.

   — Главное, Извоя прибрать, а с остальными легко справиться... Феодор да Симеон тоже воду мутят... — сказал Вышата.

   — А как Руслав? — спросил Олаф.

   — Молвлю — пожалован в дружинники... да и награда его ждёт. Хорош дружинник — молокосос.

   — Ну, что касается награды, то ещё далеко до неё, а мы скорее наградим его, коль посадим на стол.

   — Насильно не посадишь на стол... Надо выбить из него этот христианский бред и тогда, быть может, он станет податливее... Действуй, владыка, коль дороги тебе слава и почёт верховный...

   — Действуем, — сказал за него Вышата, — девки завтра же не будет, а что касается прочих, завтра утро владыки, а вечер будет мой... А ты, Олаф, всё-таки берегись, коль хочешь, чтоб голова осталась целой.

   — За себя постою, — мрачно ответил он.

Вдруг послышались шаги и раздался чей-то голос:

   — Здесь, ребята!.. вяжи его!..

Все всполошились. Старый Олаф стремглав бросился в боковую дверь, Вышата вынул меч, Божерок тоже вооружился жертвенным ножом, знаком своего жреческого достоинства, который он всегда носил при себе.

Однако никто не входил. Прошло несколько минут в немом молчании... Олафа и след уже простыл, а дверь всё ещё не открывалась...

   — Кто бы мог так подшутить? — сказал наконец Вышата.

   — Да хоша бы я, — раздался вдруг голос из-за окна. — Али Торопке и впрямь нельзя шутить... На то ОН и шут... Здорово, боярин, здорово, владыка Божерок... — сказал он.

   — Как ты смеешь, холоп! — крикнул Вышата. — Или ты хочешь, чтоб я с тебя жилья повытаскал!..

   — Пошто с меня жилья таскать, боярин? Я ли не слуга тебе али провинился перед тобою?

   — Ты на кого кричал: вяжи его?.. Говори сейчас, не то язык чрез затылок вытащу.

   — На певена, боярин... Повадился ходить к владыке на двор да на шестке сидеть с владыковыми курами, ну вот я и пошёл искать, да и нашёл и крикнул своим: вяжи его!..

   — Ты не лжёшь? — спросил Божерок.

   — Да для ча мне лгать!.. Я не у князя в терему и тешить мне некого, а вижу огонь, дай, думаю, зайти, спроведать владыку.

   — Лжёшь!.. ты подслушивал, что мы говорили.

   — Слышать-то слышал, что говорили, да и сам хочу кой-что сказать... что слаще мёда будет боярину Вышате...

   — Говори скорей, скоморох эдакий.

   — Завтра ввечеру Ерохины дочки пойдут на Купалу, и Светозора с ними...

   — Почём ты знаешь? — спросил Вышата.

   — А знаю потому, что хотел тебе услужить и подслушал разговор сестёр, когда они ходили по грибы... Одно нехорошо, что Яруха не советовала им ходить и молвила, что старый черт хуже зверя лютого будет ласкать её белую руку и заставит себя ласкать.

   — Кого же она называла старым чёртом и зверем лютым? — спросил Вышата.

   — Надо полагать — тебя... Акромя тебя некого, боярин. Ну а тебе, владыка, скажу: береги свою жертву, а то она... того... тю-тю! улетит, как ласточка, из-под самого носа.

   — Какую жертву? — спросил Божерок.

   — Сам знаешь, намеченную на завтра...

   — Кто тебе сказал о ней? — изумился Вышата...

   — Ну, уж этого не скажу, а завтра сам увидишь. Но не печалься, боярин, тебе же от этого польза... А что Олаф хочет — тому не бывать...

И Тороп ушёл, насвистывая.

XIX

Настало светлое солнечное утро Купалы: народ, в праздничных одеждах, валил к жертвеннику грозного Перуна. Там уж были и старцы, и старухи, молодые парни, девушки и дети. Но велико было их удивление, когда, зная, что в этот день должна быть принесена жертва, они не замечали никаких особенных приготовлений: ни костра, ни быков, ни овец для заклания.

Все смотрели друг на друга и спрашивали, что же это такое?.. Али владыка забыл, что ныне Купала.

Вот уже показались из Детинца гридни, оруженосцы, старейшины, воеводы и князь Владимир, который был на белом коне, а владыки Божерока всё ещё не видно...

Народ встретил князя радостными криками, на которые князь милостиво отвечал поклонами.

Придя на площадь и разместившись вокруг жертвенника Перуна, все ждали, пока Божерок выйдет из капища и объяснит им, почему нет никаких приготовлений. Наконец, после всеобщего ропота, вышел жрец в белой одежде. Божерок встал на возвышение и начал свою речь.

   — Люди киевские, — сказал жрец, — устами моими вещает наш великий громовержец Перун... Доколе, говорит он, вы будете потчевать меня ничтожными жертвами быков да овнов... Неужели не чувствуете вы моих милостей, которыми я награждаю вас и вашего князя?.. А если чувствуете, то и должны воздать мне достойное... Иначе я истреблю весь Киев-град и нашлю на вас стадо диких птиц и зверей, которые поедят в полях ваш хлеб и животы в ваших хлевах, а на вас самих пошлю злую болезнь и врагов, которые истребят и сотрут вас мечом и огнём с лица земли; в грозном гневе своём я уничтожу ваши сёла, всё достояние и наследие от отцов ваших. Покоритесь мне, ибо я великий Перун.

Слова эти произвели большое впечатление на народ.

   — Да чем же мы прогневали Перуна и чем можем мы умилостивить его?.. Советуй и требуй, владыка, заступник наш и отец! — закричали из толпы.

   — Давно уж, говорит он, — продолжал Божерок, — вы не воскуривали перед моим жертвенником человеческих жертв, поколебалась вера прародительская, и вы совсем забыли меня... Поэтому, для смягчения моего гнева, я требую чистой жертвы из среды ваших юных красивейших дщерей, и если вы на сей раз не принесёте её, то трепещите, люди киевские, и ждите моего справедливого гнева.

Все упали на землю и завопили:

   — Милосердый владыка! Возьми хоть две, три жертвы, только умилостиви божича.

   — Итак, если вы согласны, то киньте жребий, и на кого падёт он, то приведите дочь на заклание у ног Перуна, — произнёс жрец.

В народе воцарилось затишье, словно перед грозою, а затем всё зашумело и заволновалось.

   — Неужели Перун не смягчит своего гнева? — слышались выкрики.

   — Воля Перуна непреложна, — твёрдо отвечал жрец.

   — А коли так, — закричал народ, — да исполнится его воля.

Божерок подошёл к Владимиру.

   — Великий и достойнейший князь киевский, — сказал он, — подтверди желание народа и позволь приступить к метанию жребья.

Владимир мрачно ответил:

   — Воля божича Перуна и народа да будет исполнена...

Отцы и мужи, ставшие в круг, начали готовить жребий.

Когда всё было закончено, каждый из отцов, имеющих дочерей-красавиц, подходил к жрецу и подавал ему свою метку.

Собрав все метки, верховный жрец сложил их в деревянную чашу, которая находилась перед истуканом, и произнёс торжественную молитву:

   — Владыка и милостивец наш верховный! Народ киевский, повинуясь твоей воле, отдаёт тебе в жертву всех своих дщерей: умилостивися над ними и избери из тмы лучшую по своей воле!

Затем он ещё пошептал про себя и стал тянуть жребий. Все затаили дыхание, ожидая, какую метку вынет владыка.

Наконец Божерок повернулся к народу.

   — Упадите ниц, люди киевские! — произнёс торжественно Божерок, — и благодарите Перуна, что он не коснулся ваших дщерей... Боги, Перун и Купала, избрали себе в жертву христианскую девушку, дочь пчельника Симеона на Почайне!

Народ заволновался и радостно заговорил, все вздохнули облегчённо... Только один старик, стоявший вдали и не принимавший никакого участия в метании жребья, вдруг побледнел, моментально исчез со своего места и побежал в свою лачугу.

Божерок, став во главе народа, пошёл по направлению к Почайне, с ним шли жрецы и старшины, а за ними Вышата; все весело разговаривали, шутили... Они рады были, что жребий пал на христианку.

Вышата, дойдя до поворота, громко свистнул. На его свист выехали из чащи четверо всадников, ведя пятую в поводу. Вышата вскочил на неё и быстро помчался к Чёртову бережищу.