Мальчики с бантиками

ы и комсомола.

- Нет у меня отца, - ответил я. - Погиб мой папа.

- Тогда адрес матери.

- Мама на кладбище... в Соломбале!

Замполит отбросил карандаш и порвал свои расчеты.

- Послушай, друг! А кто же у тебя есть?

- Бабушка. Она в Ленинграде...

- Ну, бабушку мы беспокоить не станем. Пускай не тужит. А ты должен служить так, чтобы загладил свой проступок... Осознал?

Офицеры не стали раздувать этой истории. Дрябин же был наказан. От тех времен у меня сохранилась его фотография, которую он мне подарил по возвращении с гауптвахты. "Моему лучшему другу на память о героических днях обороны Заполярья от подлых врагов!" - так начертал он на карточке. Дрябин был лучшим минером эсминца, и сейчас его портреты можно видеть в монографиях по истории Северного флота. Фотокорреспондент запечатлел его на крыле торпедного аппарата! Он был человек недалекий, но мужественный и добрый... Под конец войны он ослеп при случайной аварии, и я под руку отводил его в экипаж на оформление демобилизации.

Прощаясь, он меня крепко обнял и заплакал:

- А помнишь, Савка, как мы с тобой... Ох и шипели тогда на нас! Да-а, было времечко - не вернешь. Девять лет жизни - флоту! Все девять на эсминцах. Кусок большой, а?

* * *

Мое дело в этой войне - маленькое, но важное. И я уже вполне дорос до понимания своей великой ответственности. Что я могу сделать для победы, я, конечно сделаю. Если суждено погибнуть, я погибну. Так я решил сразу! Потому и отношение мое к тому ватнику, который мне выдали, было таким, какое, наверное, испытывали юные рыцари, впервые влезая в боевой панцирь для турнира. Мне выдали теплое белье, стеганые штаны, сапоги для шторма и валенки для мороза. Получил под расписку, как особо ценное снаряжение, и "лягушку" - спасательный жилет, надеваемый вроде парашюта, из нагрудника торчали резиновые трубки с пробками для надувания жилета воздухом. Наконец меня включили в боевое расписание "Грозящего". Кузбасским несмываемым лаком на кармане моей голландки отпечатали мой личный боевой номер из пяти цифр. С этим номером мне воевать! Если меня прибьет волной к берегам Родины, этот номер расскажет, кто я такой, в какой БЧ числился, на каком посту сражался, после чего по спискам флота легко установить мою фамилию. Напишут бабушке: "С прискорбием сообщаем, что юнга С. Огурцов пал смертью храбрых в боях..." Такой же номер был пришит и к кокону моей пробковой койки, которая способна держать человека на воде целых двадцать минут, если, конечно, я правильно ее уложу и свяжу потуже...

Между тем старшина Курядов на меня даже малость обиделся: Огурцова из гиропоста хоть за уши вытаскивай! Старшина Лебедев говорил в оправдание Курядову:

- Ну, что ты, Вася! Мальчишка-то интересуется... Не гнать же его. Не просто глазеет, а разбирается...

Лебедев казался мне ужасно умным. Холя свои роскошные усы, он давал точный ответ на любой мой вопрос. Гирокомпас в Школе Юнг стоял холодный и неподвижный. А здесь его наполняло тепло напряженной работы,