Великий океан

Дружба с индейцами единственное, что радовало в эту зиму. Приезжал главныйвождь Чу-Чу-Оан, подтвердил уступку земель, скрепил при свидетелях дарственный акт.Привез от своих племен подарки и отдельно подарки жене и сыновьям Кускова: чернуюкобылицу и двух белоснежных скакунов красоту прерий.

Ты всегда был нам братом,сказал он Ивану Александровичу,а «Любимая Детьми»дочь нашего племени. Твои сыновья наши дети.

А когда Иван Александрович спросил вождя, отчего он не перекочует поближе к Россу,вождь долго курил трубку, а потом ответил:

Мало еще вас, русских. Трудно вам защищаться далеко. Мои воины будут охранятьтвои земли.

Индейские гости приехали через неделю после того, как алеут Пачка добрался сФерлонских камней. «Письмо» Луки уже не явилось новостью для Ивана Александровича.Монах Кирилл привез известие о смертельной болезни губернатора. Об этом он узнал вмиссии. Но то, что рассказал Пачка о предупреждении бывшего матроса относительнонамерений американцев, вызывало серьезное беспокойство. Поэтому приезд вождя и обещаниепомощи сильно подбодрили Кускова.

С новым рвением в Россе приступили к работам. Достраивали палисад, скотный двор иизбы для алеутов. Ковали сохи. Весной Иван Александрович хотел вспахать все пространствомежду ущельем и фортом. В кузнице Кирилл и старик Ипатыч отливали серебряные крестыи паникадило для будущей церкви.

Ипатыч нашел руду, когда ходил охотиться на горных баранов. Он подобрал несколькосамородков для пуль, но Кусков положил их к себе в шкаф, чтобы отослать на Ситху исообщить об интересном открытии. Тогда монах уговорил старика сходить за рудой в горы.Он видел, как лили когда-то в монастырях колокола, добавляя к меди мешки серебряныхденег. Меди под рукой не было, зато серебра оказалось много.

Монах тащил тяжелый груз на плечах, поминутно вытирая лицо лиловой скуфьей, инестерпимо кашлял. А потом, сидя уже возле горна, не мог даже ответить на расспросыИпатыча. Ему было двадцать семь лет, и десять из них он провел в монастыре за книгами,нажив чахотку. На Ситхе он медленно умирал. Баранов послал его в теплую Калифорнию.

В доме Ивана Александровича теперь стало шумно. Утром толклись промышленные, апо вечерам собирались женщины, приходившие посидеть к жене правителя.

Первое время они являлись разряженные, прели в своих тяжелых платьях на стульях,цедили слова, чинно вытирали огрубелыми красными пальцами уголки рта. А за глаза называлихозяйку «дикой», смеялись, что та умеет читать книгу и сама ходит поить свою чернуюкобылу. Но однажды, когда у Катерины Прохоровны опасно заболел младший мальчик иона, простоволосая, в легком сарафанишке, прибежала в казарму к жене самого никудышногозверолова и расплакалась у той на груди по-бабьи, женщины приняли ее как свою.

Помогли выбелить лежанку и русскую печь, сложенную в ее комнате, по карнизупечки красной глиной нарисовали узор. Фрося притащила самодельный гребень для пряжи,веретено. Два дня учила Катерину Прохоровну прясть. Ходила вместе с ней к ручью полоскатьбелье. Жена Кускова выполняла свою работу по дому сама.

Женщины собирались у нее каждый вечер, шили, судачили, вспоминали Россию,рассказывали о ней Катерине Прохоровне. И редко кто вспоминал о старой родине, бывшейдля них мачехой, дурным неласковым словом. Чуяли сердцем, что не родина выгнала ихсюда, а те, кто измывался над нею.

Одна из женщин, чуть постарше Фроси, высокая, тонколицая Евлампия, была ещенедавно горничной у петербургских бар. Она рассказывала о городской жизни, об убранствекомнат, о красивых улицах, заполненных каретами, колясками, разодетыми в пух и прахпешеходами. Как на барский двор прибывали из деревень обозы с живностью, хлебом, сдворовыми девками, и приезжие мужики в армяках и лапоточках с утра простаивали наморозе или дожде, дожидаясь дворецкого. Дворецкий не спеша принимал добро, отбиралсамых красивых девок для барина, остальных отправлял назад... Евлампия дальше нерассказывала, да и не нужно было. Щеки ее покрывались белыми пятнами, суживалисьзрачки глаз. Слушательницы знали, что Евлампию вынули когда-то из петли.

Гости Катерины Прохоровны часто пели. Услышав песню, Иван Александрович выходилиз своей горницы. Эти вечера напоминали ему Ситху, добрые времена, когда вот так собираласьстарая гвардия Баранова... Он устраивался возле двери и тихо сидел на лавке.

Катерина Прохоровна тоже не пела. Но, слушая женщин, она оставляла шитье и следилаза словами. Ее смуглое диковатое лицо, обрамленное двумя черными косами, падавшими нагрудь, было внимательным и растроганным.

Особенно сблизило женщин, да и всех жителей форта, известие о сражении с Бонапартом.О победе под Бородином, о сожжении Москвы и о бегстве наполеоновских войск из России.Известие привез нарочный из Монтерея, посланный капитаном Риего.

Весточка была короткой, посланец передал ее на словах, сказал еще, что весь простойнарод поднялся в России против Бонапарта, а войсками командовал генерал Кутузов.

Кусков собрал всех своих людей, даже алеутскую артель. Снова, как при освящениифорта, служили во дворе молебен, стреляли из пушки. Женщины от радости плакали, умногих промышленных блестели глаза. Представлялись им сейчас родные поля, заснеженныеперелески, отряды мужиков, нападающие на врага, взбудораженные набатом деревни,бегущие французы...

Иван Александрович велел этот день отпраздновать, выставил бочонок рому. Но гульбищане было. Весь вечер вокруг огромного костра сидели поселенцы, обсуждая победу надБонапартом, хвастаясь, словно сами принимали участие в сражениях. Вместе со всеми укостра сидели Кусков и Катерина Прохоровна. В этот день все были одной семьей.

...После урока с сыном Иван Александрович вышел во двор, затем направился к берегуморя. Миновало уже три месяца, как уехал Алексей, каждый день могла показаться нагоризонте шхуна. Караульщик у ворот брякнул ружьем, встал. Кусков узнал Савельева, мужаФроси. Высоченный, тощий, с круглыми добрыми глазами и щербатым ртом, он былсамым тихим и скромным из зверобоев. Никогда ни с кем не спорил, безропотно выполнялвсе распоряжения.