Царский угодник. Распутин

Хвостов был с треском снят со своей должности. Из Могилёва, где располагалась Ставка государя, донеслось глухое раздражённое ворчание Николая:

   — Развёл мне тут... революции всякие!

Царь бросил Хвостову упрёк в том, чего тот боялся больше всего и боролся, как мог. Вместе с Хвостовым от должности был отстранён человек, который эту отставку подготавливал, — Белецкий. Портфель министра он так и не получил и вопреки всему пошёл на понижение — был назначен губернатором в Иркутск.

Несчастному Хвостову вменили в вину все грехи, которые только можно было вменить: и развал российского хозяйства, и хлебные бунты, и неудачи на фронте, и Ржевского с Илиодором, и даже то, что он намеревался отравить Распутина — просил-де у старого жандармского генерала Курлова [50] яду, но тот вместо крепкой отравы принёс шефу обычную воду, и покушение не состоялось. Не повезло Хвостову.

Распутин, не понимая до конца, что произошло, пытался поддержать Белецкого словами, втолковывал ему:

   — Ты это, Степан Петров, ты выжди немного... Губерний много, а ты один. — «Старец» тыкал теперь Белецкому совершенно беспардонно, будто истопнику: если раньше обращался по-разному, то на «ты», то на «вы», то сейчас только на «ты» — грубо, как к своей кухарке или к собаке, которую надо кормить, а кормить лень. — В Иркутск не ездий, — поучал он Белецкого, — нечего тебе там делать!

   — Я тоже так думаю, — вяло реагировал на слова Распутина бывший товарищ министра. Он чувствовал, что вместо синицы в руке имеет теперь журавля в небе, он проиграл, а вот в чём проиграл, где, в какой конкретно момент и сколько проиграл — пока не мог определить. Как и не мог нащупать пока место, где он дал слабину, где «сюжет провис», и самое плохое, чего он никак не учитывал в своей игре — Распутин, на которого он делал ставку, оказался не на высоте.

Длинноносое лицо Белецкого было мрачным, глаза потухли, потеряли былой блеск, будто старые обмылки, волосы встопорщились, густо полезли из головы.

Не дай Бог оказаться в положении, в котором сейчас находился Белецкий. Но ещё хуже оказаться в положении Хвостова.

   — Ты тута оставайся, в Питере, — втолковывал Белецкому Распутин, — тута дым пережди, а я всё сделаю. У тебя чинов ведь полно... Ты тута нужен!

   — Да при чём здесь чины? — морщился Белецкий.

Чинов у Белецкого хоть и было полно, но не так густо, как считал наивный Распутин, Белецкий даже не имел дворянского звания, наверх поднялся, оставаясь мещанином. Правда, звание штатского генерала имел, был тайным советником, сенатором, на груди у него бряцало несколько орденов, но среди них не было ни одного боевого, — и всё. Других чинов, званий, наград у Белецкого не было.

   — Ты мне не возражай, — продолжал втолковывать Белецкому Распутин у себя на Гороховой, 64, придвигал к бывшему товарищу министра гранёный стакан — свой любимый — и наливал туда мадеры, — Выпей! Это полезно для здоровья!

   — Не слишком ли много я пью? Это вредно!

   — Это когда мало — вредно, а много — полезно!

Если бы у Распутина на попечении был один только Белецкий, он давно бы устроил его судьбу, пропихнул бы на любой, даже самый высокий в Российской империи пост, но всё дело в том, что «старец» теперь часто виделся со Штюрмером, которого успешно продвигал на место съеденного молью, постоянно теряющего свои вставные челюсти старика Горемыкина — председателя Совета министров, мотался в Царское Село, убеждал в необходимости такой замены Альхен — «царицку», несколько раз на день перезванивался с «Анюткой» — Анной Александровной Вырубовой, устраивал у себя в квартире совещания.

Случалось, что телефон его на Гороховой, номер которого знали наизусть все питерские телефонистки, — 6-46-46 — раскалялся докрасна и вырубался.

Так что главным в те дни для Распутина был не Белецкий, а Штюрмер.

Кто такой Штюрмер? Всё-таки место премьера в России — второе после царя, это кресло должен занимать человек приметный, такой, каким, например, был покойный Пётр Аркадьевич Столыпин.

Я тщательно изучил имеющееся в архиве личное дело Бориса Владимировича Штюрмера, действительного тайного советника, обер-камергера — это звание придворное, указывает на принадлежность к высшему слою дворян, стоявших у царского трона, — члена Государственного совета.

Насколько я понимаю — и это доказали историки, — Штюрмер подделал документы, чтобы выдать себя за потомка православной святой Анны Кашинской, на самом же деле он был обычным сыном рядового австрийского раввина, родился не в 1848 году, как он писал везде, во всех бумагах, а несколько раньше, старался скрыть свой возраст, поэтому многие, видя Штюрмера, удивлялись, как потрёпанно он выглядит для своих лет.

К тому времени, когда Распутин начал толкать его наверх, Борис Владимирович Штюрмер, отвечая на вопросы служебной анкеты, писал о себе, что он — православный, из потомственных дворян, в графе «Есть ли имения?» с гордостью указывал, что в Тверской губернии имеет шестьсот две десятины земли — «родовые», а десять десятин — «благоприобретенные», купленные в Ярославской губернии.

До того, как попасть в Питер, Штюрмер был губернатором в тех самых краях, где он «благоприобретал» десять десятин, успел благополучно ополовинить местную казну, более того — считал здешних крестьян своими крепостными и облагал их налогами. Случалось, он даже отнимал у крестьян коров, свиней, не успевших принести приплода, — приплод они приносили уже на подворье Штюрмера, отнимал кур и гусей, сгонял к себе, на обозначенные в анкете десять «благоприобретенных» десятин, к нему туда же доставляли и должников. Штюрмер истязал их.

Жалобы, посылаемые на него в Санкт-Петербург, до адресатов не доходили.

Попался он на обычной плановой ревизии, проводимой в Ярославской губернии финансистами из столицы, — ревизия и вскрыла некоторые художества ярославского губернатора. К сожалению, не все, а лишь некоторые. Можно только себе представить, как всколыхнулась бы Россия, если бы были вскрыты все деяния Штюрмера.

На докладе ревизоров Николай Второй собственноручно начертал слова, от которых Штюрмер должен был бы застрелиться: «Убрать этого вора в 24 минуты», но Борис Владимирович не застрелился, а скрылся в дремучих тверских лесах, где быстро отпустил себе рыжую крестьянскую бороду, а яловые сапоги, купленные по дешёвке у знакомого еврея-сапожника, великого мастера по обувной части, стал демонстративно смазывать дёгтем.

В России уже сильно пахло революцией, солдаты на фронте бунтовали, рабочие на заводах призывали к свержению царского правительства, около продовольственных лавок выстраивались километровые очереди, каких Россия раньше не видывала, в честь бывшего министра Хвостова их теперь все называли хвостами, — в общем, нужны были перемены, а с ними — такой человек, который бы и положение исправил, и устраивал бы всех: царя с «царицкой», Распутина с Симановичем, Вырубову с её сложным окружением, и к которому лояльно бы отнеслась Государственная дума...

Так после десяти лет позорного небытия на поверхность вновь всплыл Штюрмер.

Вообще-то Распутин Штюрмера не знал, но это не беда, главное — Штюрмера знал Симанович. Симанович всё больше и больше брал власть над «старцем», щедро отваливал купюры «дочкам на цацки» и проталкивал через пьяного Распутина разные свои — и не только свои — проекты.

Государь, занятый делами на фронте, часто принимал неверные решения — гораздо чаще, чем раньше. Ему некогда было приехать в Петроград, разобраться во всём — он верил письмам жены. А та чуть ли не в каждом послании требовала перетасовок в правительстве, окружала себя неверными людьми — Альхен боялась жить в России, боялась грядущего.

И она сама, и Николай, и Штюрмер, которому сейчас под задницу так старательно придвигали премьерское кресло, и разные там Андронниковы Побирушки, «Манасевичи с Мануйловыми», Хвостовы и многие другие подталкивали Россию к пропасти, засовывали её в кипящий котёл.