Царский угодник. Распутин

Штюрмер стал премьером. Распутин превзошёл самого себя, вытащил за жиденькие рыжие волосы человека, репутацию которого невозможно было исправить ничем — такую репутацию не в силах была исправить даже могила. А Штюрмер вылез и благополучно вскарабкался в кресло премьера, так услужливо ему придвинутое. Царь, похоже, забыл обо всём — и о лихом воровстве бывшего ярославского губернатора, и о его издевательствах над крестьянами, и об ошеломляющих результатах ревизии, и о собственной резолюции, поставленной на документах.

Причём Штюрмер не просто вскарабкался в премьерское кресло — он прихватил ещё и хвостовский портфель министра внутренних дел. Белецкому, который всё сделал для того, чтобы спихнуть своего шефа, достался лишь воздух — и ничего, кроме воздуха да романтического тумана, сдобренного ароматными травками бурятского доктора Бадмаева, у которого паслись все высшие российские чиновники, да здорово пахнущие алкоголем обещания Распутина: «Всё, Степан Петров, будет в порядке!»

Распутин забыл даже такую вещь, как служебная щедрость Белецкого: Хвостов распорядился выплачивать «старцу» из эмвэдэшной кассы три тысячи рублей в месяц, а Белецкий перекрыт распоряжение Хвостова своим приказом: выплачивать Распутину пять тысяч. Из особых секретных фондов... Всё забыл чернобородый демон, всё!

Распутину нравилось варить на медленном огне кашу.

— Из моей кирзухи много чего интересного может получиться, — говорил он с удовольствием и потирал руки, — такого гоголя-моголя иногда наготовлю, что аукается не только у меня на Гороховой, а и даже в Покровском, и гораздо дальше. Кр-расота!

Он был прав.

Пробыл Штюрмер в своём кресле недолго, но орденов успел нахватать столько, что они не помещались у него на пиджаке. С февраля по ноябрь 1916 года — десятка два, не меньше.

Я долго держал в руках личное дело Штюрмера, когда дошёл до наградного раздела. Орденский список в этом деле — самый внушительный, в несколько раз больше биографии премьера. Все добрые деяния Штюрмера занимали одну строчку, а список орденов, полученных им, — несколько страниц.

Мне это было, дорогой читатель, интересно. Если Вы позволите, я, пожалуй, приведу его. Итак, Штюрмер оказался кавалером орденов российских — Святого Александра Невского с бриллиантовыми украшениями, Белого Орла, Святого Владимира второй, третьей и четвёртой степеней, Святой Анны первой и второй степеней, Святого Станислава первой и второй степеней и иностранных (по списку личного дела): шведского — Полярной Звезды командорского креста; греческих — Спасителя третьей и четвёртой степеней; саксонского — Альбрехта офицерского креста; ольденбургского — Петра-Фридриха-Людвига офицерского креста; персидских — Льва и Солнца второй степени со звездою и четвёртой степени; черногорских — князя Даниила Первого второй степени со звездою и третьей степени; турецких — Меджидие первой и четвёртой степеней и Османие третьей степени; французских — Почётного легиона кавалерского, офицерского и командорского крестов; итальянских — Святого Маврикия и Лазаря кавалерского и командорского крестов; прусских — Короны второй степени и Большого креста, Короны второй степени со звездою; шведско-норвежского — Полярной Звезды командорского креста второго класса; вюртембергского — Короны кавалерского креста второго класса; бельгийского — Леопольда офицерского креста; японских — Восходящего солнца первой степени, украшенного цветами пауловнии, и Священного сокровища первой степени; нидерландского — Дубового венка командорского креста; румынского — Короны командорского креста; монакского — Святого Карла командорского креста; саксен-альтенбургского Командорского креста второго класса; сербского — Такова второй степени со звездою; папского — Григория Великого первой степени; мекленбург-шверинского — Грифа первой степени; испанского — Изабеллы католической первой степени — и великого множества (впрочем, меньше, чем орденов) различных медалей. Начиная с серебряной, отчеканенной в память царствования императора Александра Третьего, кончая маленькой медалькой, которую давали наиболее усердным служащим за отличие в трудах по землеустройству, — самой низшей в списке российских наград.

Нет, пожалуй, я ошибся: тут не два десятка орденов наберётся, а целых четыре.

Кое-что Штюрмер получил конечно же, когда губернаторствовал, например, землеустроительную медальку, но большую часть — за те полгода, когда он благодаря всесильному Распутину находился у власти.

И вот ещё что — перед каждым орденом стояло: «Высочайше разрешено принять и носить» — это означало, что каждый очередной орден Штюрмер принимал с разрешения самого государя, Николая Второго.

Хотя более слабого премьера в царской России последнего столетия не было.

Иногда, говорят, Распутин появлялся у Штюрмера в кабинете и, мелко, по-детски дробно похохатывая, хлопал премьера рукой по плечу:

   — Ты смотри у меня, старик... Не подведи!

   — Не подведу, — обещал Штюрмер и тянулся рукой к телефонному аппарату, размышляя, с каким же послом ему соединиться на этот раз, назначить аудиенцию и заодно получить очередной орден.

Вскоре он отправил в отставку давнего врага Распутина — министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова, забрал его портфель. Немцы, например, большего подарка себе придумать не могли — Штюрмер, в отличие от Сазонова, был их человеком.

Союзники России плевались.

Распутин ликовал: хорошая каша, однако, у него получается.

Портфель министра внутренних дел также получил новый человек — Штюрмер не мог держать у себя сразу два портфеля, но получил его не Белецкий, который весь напрягся и поседел от напряжения, а серенький думский деятель Протопопов, знающий эмвэдэшную работу не больше, чем ремонт паровозов или управление телескопами Пулковской обсерватории.

Распутина начали использовать в своих интересах все, кому не лень, начиная от германских шпионов и откровенных сионистов типа Рубинштейна, кончая проворовавшимися чиновниками, изгнанными пинком со службы и теперь страстно мечтающими вернуться к потерянной кормушке.

А Белецкий понял, где он допустил ошибку: не надо было ему давать интервью «Биржевым ведомостям» о неудачной поездке Ржевского за кордон — в интервью этом он, к сожалению, не все запятые расставил точно... Поэтому и погорел. Ведь запятая, как известно, обладает огромной силой.

У Распутина появился враг, о котором «старец» раньше не подозревал, — Владимир Пуришкевич, лысый, плотный, с короткими волосатыми руками, с ехидным смеющимся взглядом и жёстким волевым ртом, депутат Государственной думы и отличный стрелок из револьвера. Пуришкевич любил ездить на стрельбище к гвардейцам в Семёновский полк и там, специализируясь на малоприметных движущихся целях, выбивал десять мишеней из десяти. Если бы можно было выбить одиннадцать из десяти — Пуришкевич выбил бы и одиннадцать.

Стрелял он из своего личного «соважа» — безотказного штучного револьвера, который очень любил и всегда держал в отличном состоянии.

В Государственной думе Пуришкевич часто выступал с зажигательными речами патриотического толка, в свободное от заседаний в Думе время занимался боксом и чтением книг древних авторов в подлиннике, имел хорошую библиотеку. Когда началась война, Пуришкевич на свои деньги арендовал санитарный поезд и совершал на нём регулярные поездки на фронт, спасая раненых, изувеченных и отравленных немецким газом русских солдат.

Пуришкевич давно уже обратил внимание на деяния «старца» и начал заносить в специальную тетрадку сведения о его «подвигах», в результате собрался внушительный «манускрипт».

   — Ну и га-ад, — проговорил он однажды с нехорошим изумлением, перелистывая страницы «манускрипта», — надо же как густо наследил... Как муха после обеда на помойке — та обязательно стремится найти чистое тёплое место и нагадить. Куда ни сунься — всюду пятна... И как его только раньше не шлёпнули?

Пробовали шлёпнуть, Владимир Митрофанович, пробовали, да не получилось.