Музыка души

Эта история отравила пребывание в Тифлисе. И уже ни чудная погода, ни приятное общество, ни множество развлечений, ни предстоящая постановка «Пиковой дамы» не могли рассеять тоски и тайной меланхолии.

Петр Ильич старался думать исключительно о подготовке к предстоящему концерту – благо репетиции отнимали огромное количество времени и сил. Его начало трясти еще за два дня до концерта. Ипполитов-Иванов – директор Тифлисского отделения Русского музыкального общества – всячески развлекал его, чтобы заставить забыть о страхе: возил в роскошный Ботанический сад, показывал великана в одном из балаганов и даже катал на каруселях. Последнее особенно порадовало – Петр Ильич веселился как ребенок, почти забыв о кошмаре, предстоявшем на следующий день.

Но перед выступлением страх вернулся стократно. Поднимаясь на дирижерское возвышение, будто на эшафот, Петр Ильич с ужасом осознал, что напрочь забыл сюиту и не может вспомнить, как начинается вступление к фуге. Мелькнула мысль: повернуться и убежать. И только громадными усилиями воли удалось не поддаться ей. Глаза застилал густой туман, в котором плавали силуэты музыкантов. Сердце колотилось у самого горла. Как он переворачивал страницы партитуры? Как махал палочкой? Весь концерт не покидала мысль: «Больше никогда! Дирижерство равносильно самоубийству!»

Тем не менее концерт превратился в ряд бесконечных оваций. Петру Ильичу поднесли венки, диплом на звание почетного члена Тифлисского музыкального кружка, дирижерскую палочку, а к концу вечера засыпали цветами.

Потом состоялся парадный ужин с тостами. Измученному переживаниями Петру Ильичу больше всего на свете хотелось остаться одному и перевести дух, но он не смел обидеть друзей. Впрочем, искренние и теплые речи помогли прийти в себя, немного расслабиться.

Самым трогательным стало выступление поэта Опочинина. Встав с бокалом в руке, он произнес:

– Прошу простить мои плохие вирши – я старался, как мог, выразить восхищение перед нашим дорогим композитором:

Прекрасен шум стозвучный моря,

Прекрасен леса дивный шум.

В них лепет ласки, вопли горя,

Мечты любви, тревога дум

Слились в одной волшебной песне;

Но во сто раз еще прелестней,

Еще волшебней силой чар

То море звуков, лес гармоний,

Что в ряде опер и симфоний

Твой славный гений дал нам в дар.

То грозной бурей поражая,

То тихой песнью слух лаская,

В них перед нами чередой

Проходит все: Полтавский бой,

Марии страсть, любовь Андрея,

Проклятья старца Кочубея,

Мазепы слава и позор,

Народа вопли и задор,

И пушек гром, и кровь сражений,

«Деревня, где скучал Евгений»

И с Ленским грустная дуэль.

Мечты, волненья бедной Тани,

Простой рассказ любимой няни,

И в поле пастуха свирель,

И мщенья полные напевы

Великой Орлеанской Девы,

Красавиц спящих дивный ряд,

В руках у мстительной злодейки

Ужасный, страшный, тайный яд,

И смерть несчастной Чародейки…

И сын, измученный вконец,

И проклинающий отец,

И скоморохов танец пьяный,

И прелесть гордая Оксаны,

Что обольщала молодца,

И беса хитрые обманы,

И страсть Вакулы-кузнеца,

Опричника лихая драма

И сила грозного царя…

Виденья, «Пиковая дама»

И полная чудес заря,

Наполеона марш мятежный,

Что раздавался под Москвой,

И строй молитвы мощно-нежной,

Молитвы русской и святой,

Что силу вражью отражала

И нам победу даровала…

Увы, всего не перечесть!

Так воздадим же славу, честь

Тому избраннику отчизны,

Который много в дар ей дал

И в звуках всю поэму жизни

Пред нами дивно начертал.

Бурные аплодисменты и одобрительные восклицания встретили поэтическое подношение. Смущенно улыбнувшись, Опочинин сел на место. Петр Ильич был растроган до слез и долго его благодарил.

Два дня спустя, провожаемый огромной толпой родных, друзей и поклонников, он покинул Тифлис, чтобы навестить другого брата в Таганроге. Он давно уже обещал Ипполиту приехать в гости, да все никак не мог собраться.

***

Дом Ипполита располагался на высоком отвесном берегу, откуда открывался чудный вид на даль Таганрогского залива. Встретили Петра Ильича радушно и сердечно. Тася, которую он не видел уж двенадцать лет, превратилась в совсем взрослую барышню – симпатичную, умную и бойкую. Быстро освоившись с дядей, она остроумно рассказывала про институт, который недавно покинула. Окруженный заботой и вниманием, Петр Ильич немедленно забыл и о напряжении последних дней, и о предательстве Надежды Филаретовны, пребывая в отличном расположении духа.

Ипполит позаботился о том, чтобы развлечь брата: провел ему целую экскурсию по Таганрогу. Во время прогулки по широкой многолюдной Петровской улице, Петра Ильича охватил детский дух озорства, и он спросил у шедшей рядом невестки (Ипполит шел чуть впереди):

– Хочешь, Соня, я сделаю сейчас скандал? Начну танцевать. Мне-то ничего, меня никто не знает, а вот тебе, которую знает весь Таганрог, тебе будет стыдно.

Соня скептично приподняла брови:

– Ты не осмелишься.

– Ах, не веришь? Так вот же тебе!

С этими словами он начал выделывать непостижимые, отчаянные па. Люди вокруг вытаращились на него с выражением полного шока. Соня звонко рассмеялась. Петр Ильич тут же смутился, к нему вернулась обычная застенчивость, и он, прекратив свои показательные танцы, уже скромно пошел дальше рядом с продолжавшей хохотать невесткой. Ипполит, обернувшийся на ее смех, только головой покачал, пробормотав что-то вроде:

– И кто из нас старший?

Но в уголках губ у него затаилась улыбка.

***

И снова Петербург, где Петра Ильича давно ждали в связи с постановкой «Пиковой дамы». До сих пор продолжались споры, кому исполнять роль Лизы. Всеволожский стоял за Мравину, однако Фигнер требовал, чтобы пела жена.

– Понимаете, Иван Александрович, – сказал Петр Ильич на совещании по этому поводу, – какую бы мы не предпочли, одна из них будет сердиться и плакать, что меня ужасно огорчает. Мравина столь же желательна, как и мадам Фигнер. И даже есть сцены, где она будет смотреться гораздо лучше. Но успех оперы всецело зиждется на исполнении партии Германа. И потому мы должны сделать все, чтобы помочь Фигнеру блестяще создать партию. Если он говорит, что ему лучше петь с женой, значит, пусть так и будет. Хотя бы на первом представлении должна петь Медея.

Всеволожский согласился с его доводами и уступил.

Репетиции шли хорошо – и музыкантами, и актерами, и постановкой Петр Ильич остался доволен. Настроение было прекрасным, несмотря на утомительный ряд приглашений и домашних празднеств в его честь.

Пятого декабря состоялась генеральная репетиция «Пиковой дамы» в присутствии государя.

Все было готово, спектакль должен был начаться, в ложе сидел император с семьей, но… не явился исполнитель главной роли. Петр Ильич, бледный, с взвинченными нервами, ходил взад вперед по сцене за закрытым занавесом. Казалось, вот-вот произойдет катастрофа: выведенный из терпения император покинет театр. И тогда конец «Пиковой даме».

– Где Фигнер?! – метал громы и молнии Всеволожский.

Вдруг влетел запыхавшийся портной-одевальщик и начал что-то шептать ему.

– Так чего вы стоите столбом! – рявкнул Иван Александрович. – Бегите быстрее! – и когда портной исчез с его глаз, пробормотал: – Чтоб я еще когда-нибудь позволил ему переодеваться на квартире…

Петр Ильич хотел спросить, что же такое случилось, но Всеволожский уже ушел в зрительный зал – извиняться перед государем.

Время шло, тянулось, ползло, а Фигнер все не появлялся. Совершенно убитый Петр Ильич сквозь щель занавеса посмотрел в зрительный зал – не ушел ли еще император. Тот сидел в шестом ряду и с любопытством наблюдал за тем, как кто-нибудь из чиновников попеременно подходит к Всеволожскому с донесением, что Фигнера все нет. Направник стоял у пюпитра спиной к сцене, изредка косясь в кулису: не покажется ли добрым вестником режиссер Морозов?