Музыка души

– Наконец, в чем же задержка? – спросил государь, окончательно потеряв терпение.

Всеволожский, сидевший за его креслом, наклонился и громко ответил:

– У Фигнера штаны лопнули, ваше величество!

Так вот в чем дело! Петр Ильич в отчаянии хлопнул себя по лбу. Ох, уж эти актеры и их капризы! Ну почему нельзя переодеваться в театре, а обязательно на своей квартире? Здесь давно бы уже исправили неприятность.

Государь воспринял новость совсем не так, как ожидали – он весело расхохотался на всю залу.

– Что ж, бывает, – снисходительно заметил он, отсмеявшись.

После чего терпеливо стал ждать появления Фигнера, не выражая неудовольствия. Все дружно вздохнули с облегчением.

Когда Николай Николаевич явился, ему не стали высказывать никаких упреков, дабы не волновать перед представлением. И генеральная репетиция, наконец, началась.

В сцене на гауптвахте, при чудном исполнении хора «Молитву пролию ко Господу» в момент появления призрака графини Фигнер, изображая ужас Германа, нечаянно скинул со стола подсвечник с горящей свечой. Подсвечник покатился по полу и, как нарочно, остановился под краем занавеса заднего плана. Свеча продолжала гореть, и, конечно, внимание публики, привлеченное звуком падения подсвечника, сосредоточилось на пламени и на начавшей дымиться завесе. К счастью, учитель сцены Палечек вовремя отреагировал: просунув руку под занавесом, он убрал подсвечник.

В остальном же репетиция стала триумфом и композитора, и исполнителей, и постановки. Особенный эффект произвела декорация спальни графини. Многие не хотели верить, что она вся написана на одном плане. Даже ходили нарочно за кулисы, дабы убедиться в том, что на сцене, кроме кресла графини, нет никаких предметов, а все – и альков, и кровать, и ширмы, и прочая мебель – написано на одной завесе.

Когда же после бурных аплодисментов, криков «браво» и одобрительных слов государя, театр опустел, начался разбор полетов. Всеволожский был взбешен и настаивал на применении к Фигнеру самой тяжелой меры взыскания: увольнения со службы. Ему возразил Погожев:

– Я понимаю ваш гнев, Иван Александрович, и согласен, что Николая Николаевича следует наказать, но не увольнять же! Мы потеряем талантливого певца, любимца публики, делающего большие сборы. Такая потеря может неприятно отразиться и на интересах самой Дирекции, и на представителях администрации.

Петр Ильич горячо поддержал его:

– В самом деле – Николай Николаевич ведь не нарочно это сделал. Напротив, хотел как лучше. Нельзя же столь сурово наказывать его за несчастную случайность. Добро бы еще это повлекло за собой неприятные последствия, но государь проявил добродушие и снисхождение. И лично я не хочу терять такого исполнителя, уже принесшего моей опере успех.

Всеволожский – в сущности, человек добрейшей души – скоро остыл и согласился с их доводами, переменив гнев на милость. Взыскание ограничилось служебным выговором.

Ни одна опера Петра Ильича на первом представлении не была исполнена так прекрасно, как «Пиковая дама». Каждый певец блеснул выдающейся стороной своего дарования. Ни разу, ни в чем не было места сожалению, что партия не в лучших руках. Направник в управлении оперой, Фигнер в роли Германа превзошли себя. Декорации и костюмы, верные до мелочей эпохе, изящные, роскошные в картине бала, поражающие богатством фантазии, были на высоте музыкального исполнения.

Успех, заметный с первой же картины, дальше только увеличивался. Много вызывали автора и исполнителей. И лишь пресса по обыкновению выразила недовольство. Одни говорили, что «в деле инструментовки он вдохновенный поэт, что же касается до самой музыки, то Чайковский во многом повторяет самого себя, не брезгуя воспоминаниями о других композиторах». Другие находили, что «новая опера явилась наиболее слабым произведением из всего, до сих пор написанного Чайковским в этой области». Третьи, кое-что поругивая, приходили к выводу, что частности берут верх над главным, эффекты – над сюжетом и «внешний блеск – над внутренним содержанием».

Петра Ильича эти статьи ни капли не задели: видно, не судьба ему завоевать признание петербургской прессы.

Накануне отъезда Дирекция театров заказала ему одноактную оперу и двухактный балет для следующего сезона. Он согласился, но тут же охватили сомнения: разумно ли браться за это предложение, когда последнее его сочинение секстет «Воспоминание о Флоренции» вызвало такое разочарование? Правда, первые две части друзьям понравились, но вот остальное… Петр Ильич тогда сильно расстроился, решил их переделать. Однако в голове была полная пустота и желания работать ни малейшего. Тем не менее он предложил Модесту взяться за либретто для оперы на сюжет драмы Герца «Дочь короля Рене» – и  сразу же уехал в Киев, где тоже ставили «Пиковую даму».

Ужасно странное ощущение: вновь присутствовать при налаживании той же самой оперы, притом в маленьком и сравнительно бедном театре. Поражали крошечные размеры сцены, бедность и теснота обстановки. Зато порадовали усердие и общее воодушевление артистов, прекрасно разучивших партии, благодаря чему репетиции проходили без затруднений. Необыкновенное впечатление произвел хор мальчиков Калишевского, приглашенный для исполнения кантаты и панихиды. Их голоса достигали такой красоты звука, о какой Петр Ильич и мечтать не смел. Особенно в панихиде – каждый раз он едва удерживался от слез.

В Киеве его авторская гордость получила полное удовлетворение. По восторженности приема даже смешно было сравнивать с Петербургом. Это было нечто невероятное: фурор в полном смысле слова. Автора вызывали много раз уже после первой картины. В течение дальнейших шести картин овации шли крещендо. В антракте после второго действия занавес неожиданно поднялся позади стоявшего у рампы Петра Ильича, и он оказался окруженным всем персоналом труппы, которая поднесла ему роскошный серебряный венок.

Отметив новый год с семьей сестры в Каменке, Петр Ильич вернулся во Фроловское. Встретивший его Алексей был болезненно-бледен и беспрестанно кашлял, чем сильно испугал барина. На встревоженные расспросы он отмахнулся:

– Ерунда – уж прошло почитай. Вот пока вас не было, и впрямь было худо: из-за кашля я и говорить-то не мог. Но мне посоветовали одного местного знахаря, и он поставил меня на ноги.

– Чем же он лечит тебя? – спросил Петр Ильич, с каждой подробностью беспокоясь все больше.

– Наливкой и приемами горчицы! – довольно сообщил Алексей.

И хотя держался он бодро и весело, его кашель сильно тревожил, а странные средства лечения упомянутого знахаря нисколько не успокаивали. А вдруг Алеша заразился чахоткой от покойной жены и теперь умирает? Надо бы на зиму увезти его куда-нибудь на Ривьеру.

Пока же приходилось оставаться дома из-за срочной работы над «Гамлетом». Собственно работа состояла в кромсании уже написанной увертюры-фантазии ради приспособления ее к скромным возможностям крошечного оркестра драматического театра. Когда Петр Ильич попросил увеличить состав оркестра, ему обещали прибавить еще семь человек – на большее просто не было места. А ни одну работу он так не ненавидел как переделывание старого произведения, особенно когда его приходится урезать. «Гамлет» вызывал такое отвращение, что Петр Ильич начал чуть ли не ненавидеть Гитри, по просьбе которого и писал музыку к спектаклю.

Ради предстоявшей затем работы над оперой и балетом он отказался от поездки в Европу и собирался отказаться от Америки, но в последний момент передумал. Было бы безумием не поехать при столь выгодном и необременительном предложении.

***

К концу января Петр Ильич разделался с опостылевшим «Гамлетом» и занялся исправлением партитуры «Пиковой дамы». Из Праги пришло лестное предложение поставить оперу на сцене Национального театра, и хотелось послать им ноты без ошибок, которыми неизменно изобиловало первое издание.