Музыка души

Послышался звук открывающейся двери, зашуршали пышные юбки, и встревоженный голос Панаевой спросил:

– Что с вами, Петр Ильич?

Этот невинный, исполненный сочувствия вопрос стал последней каплей. Он порывисто поднял голову, взмахнул руками и с рыданием отчаянно воскликнул:

– Ах, оставьте все меня!

У Александры Валериановны сделалось испуганное лицо, и она поспешно ушла. Как оказалось – за помощью. Примчались встревоженные Модест с Анатолием. Краем сознания понимая, что пугает братьев, Петр Ильич, тем не менее уже не мог остановить истерические рыдания. Дикое напряжение последних дней резко прорвалось наружу. Близнецы увели его в другую комнату – подальше от посторонних глаз.

Их ласковое участие возымело действие – постепенно он успокоился и взял себя в руки.

– Как ты, Петя? – встревоженно спросил Анатолий. – Сможешь дирижировать?

Петр Ильич кивнул, благодарно сжав руки братьев.

– Все в порядке. Я просто немного устал. Теперь все прошло.

Они вздохнули с облегчением, хотя все еще посматривали недоверчиво. Странным образом этот припадок будто освежил и влил новые силы. На сцену он вышел спокойно. Вопреки опасениям, оратория прошла прекрасно – без малейших заминок.

На банкете, состоявшемся после концерта, Петр Ильич встал с бокалом, чтобы произнести речь:

– Я счастлив, что смог принять деятельное участие в чествовании Антона Григорьевича и этим хоть немножко доказать свою любовь и восхищение колоссальнейшему артисту. Я горжусь тем, что был его учеником.

Вдруг Рубинштейн, нагнувшись через сидевшую рядом Панаеву, со смехом прервал его:

– Ну, положим, вы не меня любите, а моего брата, ну и на том спасибо.

Петр Ильич растерялся и смутился, начал протестовать, но Рубинштейн знай повторял:

– Вы только любите брата и на том спасибо.

Воодушевление покинуло Петра Ильича. Почему Антон Григорьевич вечно все портит? Что за радость приводить его в смущение? Помрачнев, он замолчал и сел на свое место. И тут за него вступился Сафонов. Он встал, в свою очередь, с бокалом и – явно рассерженный бестактностью Рубинштейна – обратился к нему:

– Вы в корне неправы, Антон Григорьевич. Петр Ильич вполне доказал правдивость своих слов, то есть свою любовь и преданность вам тем, что взял на себя всецело подготовку столь тяжелой оратории, репетируя ее день и ночь, не жалея сил, чтобы добиться великолепного исполнения! И он блистательно этого достиг, показав себя выдающимся дирижером!

Присутствующие одобрительно зааплодировали. Тут уже Рубинштейн смутился и не стал больше возражать. Напряжение из-за его выходки рассеялось, и ужин пошел веселее.

***

В Москве предстояли новые репетиции – концерта для помощи вдовам и сиротам музыкальных артистов. Петр Ильич дирижировал Девятой симфонией Бетховена, для которой требовалось гораздо меньше исполнителей, чем в «Вавилонском столпотворении», зато у нее была сложнее партитура. Да и соперничество с такими опытными и талантливыми исполнителями, как Рубинштейн и Эрдмансдёрфер – любимцами Москвы, – было нелегким испытанием. Между тем назначили всего две репетиции.

Настроение отравляла и болезнь Феклуши. Алексей был полностью поглощен уходом за женой, и, стремясь избавить его от лишних забот, Петр Ильич старался как можно меньше пользоваться его услугами. При первой же возможности он уехал в Петербург, тем более что там его присутствия требовала «Спящая красавица».

С очередной репетиции он вернулся домой расстроенный и раздраженный.

– Что случилось? – спросил Модест, на квартире у которого он остановился.

Его «Симфония» должна была пойти в бенефис Савиной, и Модест тоже целыми днями был занят на репетициях.

– Я напрасно теряю здесь время, – сердито отозвался Петр Ильич, устало опускаясь в кресло. – Сначала дирекция уверяла, что «Спящая красавица» пойдет пятого ноября. Теперь, когда я приехал по настойчивым просьбам, оказывается, что декорации не готовы и раньше января никак не получится!

– Зато отдохнешь от Москвы, – философски заметил брат.

– Если бы я отдыхал, Моденька! Так здесь ведь суета ничуть не меньше – если не больше. Нет, после нового года надо ехать за границу – иначе с ума сойду!

Модест понимающе кивнул.

– Впрочем, я собирался с тобой о другом поговорить, – вспомнил Петр Ильич. – Всеволожский хочет, чтобы я писал оперу по «Пиковой даме» и напомнил, что ты начинал либретто для Кленовского, да тот бросил работу. Я, правда, предупредил, что этот сюжет меня нисколько не увлекает. Но он уверяет, что я переменю свое мнение, как только увижу либретто.

– Я буду только рад! – воодушевился Модест. – Я ведь предлагал тебе прежде, помнишь?

Петр Ильич кивнул – да, было дело, но тогда ему было не до новой оперы. Теперь же напротив – он искал работу, которой мог бы заняться за границей. Модест поспешно скрылся в своем кабинете и вскоре вернулся с пачкой исписанных его убористым почерком листов.

Петр Ильич быстро просмотрел либретто, одобрительно кивая. Да, пожалуй, из Модеста выйдет отличный либреттист.

– Мне нравится, – заключил он, и брат облегченно вздохнул. – Единственное, что мне хотелось бы изменить – это образ Германа. Тот расчетливый и циничный молодой человек, которого рисует Пушкин, не вдохновляет меня как главный герой. Я хочу, чтобы Герман был искренним и страдающим – просто запутавшимся. Можешь это сделать?

Модест подумал над предложением.

– Думаю, да.

– Прекрасно. Тогда на следующей неделе идем к Всеволожскому – он собирает что-то вроде комиссии по опере, чтобы обсудить детали.

На совещание, помимо самого Всеволожского, собрались декораторы, начальники конторы и монтировочной части. После того, как Модест прочел либретто, они подробно обсудили его достоинства и недостатки. Каждый высказал либреттисту и композитору свои пожелания. Эпоху действия перенесли из времен царствования Александра I в конец царствования Екатерины II. Соответственно с этим внесли изменения в сценарий. А кроме того, спроектировали декорации и даже распределили роли.

Так странно было думать, что в Дирекции театров уже идут толки о постановке оперы, ни одной ноты из которой еще не написано.

***

В первый день нового года состоялась торжественная генеральная репетиция «Спящей красавицы». В сущности, ее можно было считать первым представлением – зал заполнили лица высшей аристократии, а в партере сидели высочайшие особы и свита.

Петр Ильич ужасно волновался: как-то государь отнесется к новому балету? Но в то же время был полон энтузиазма. На репетициях он познакомился с чудесами изящности, роскоши и оригинальности костюмов и декораций, убедился в неистощимой фантазии Петипа. И был уверен, что балет примут с восторгом.

Однако радужные надежды не оправдались. Их величества часто аплодировали, в антрактах ласково беседовали с композитором и балетмейстером, но особого восторга не обнаружили: скорее вежливый интерес.

– Очень мило, – все, что сказал государь Петру Ильичу.

Тот был разочарован и огорчен до глубины души краткостью и сдержанность похвалы. Как же так – одно из любимейших его сочинений, поставленное в столь роскошной обстановке – и встретило такой холодный прием!

Первое представление на следующий день прошло не лучше. Красоты подробностей промелькнули незамеченными. Правда, и автора, и дирижера вызывали, но без настоящего увлечения. Холодность приема публики дала повод газетам радоваться неуспеху «Спящей красавицы» и на все лады порицать, глумиться над программой, над постановкой и над музыкой.

Разочарованный и подавленный Петр Ильич уехал в Москву, успев за недолгое пребывание там повздорить с Сафоновым. Конфликт начался из-за выбора нового профессора виолончельного класса на место умершего Фитценхагена.

– Вакансия должна быть занята виолончелистом Давыдовской школы. Нужно выбрать или Глена, или Бзуля, – непререкаемым тоном заявил Василий Ильич.