Музыка души

***

Солнце едва встало, заливая прозрачным осенним светом крошечную столовую, в которой только и помещалось, что небольшой стол, покрытый белой скатертью с вышивкой, да несколько стульев.

Неторопливо потягивая кофе, Петр Ильич перебирал письма, когда наткнулся на послание от Чехова. Быстро вскрыв конверт, он пробежался глазами по письму. Антон Павлович просил разрешения посвятить ему сборник своих рассказов:

«Мне очень хочется получить от Вас положительный ответ, так как это посвящение, во-первых, доставит мне большое удовольствие, и, во-вторых, оно хотя немного удовлетворит тому глубокому чувству уважения, которое заставляет меня вспоминать о Вас ежедневно».

Петра Ильича переполнило чувство радости и гордости. И он решил не ограничиваться письменным разрешением, а лично поблагодарить Чехова.

Сразу после репетиции он поехал на Садово-Кудринскую, где жил писатель. Дверь открыла хорошенькая темноволосая девушка, которая при виде Петра Ильича удивленно вскрикнула и уставилась на него расширившимися глазами.

– Кто там, Маша? – донесся голос из комнат, вслед за чем появился сам Антон Павлович.

Он тоже удивился гостю – и обрадовался.

– Для меня честь принимать вас в своем доме, Петр Ильич. Позвольте представить – моя сестра Марья Павловна. Проходите, прошу вас.

Слегка покрасневшая от смущения Марья Павловна приняла у него пальто, и они прошли в гостиную, где Петру Ильичу представили еще одного члена семьи Чеховых – Михаила Павловича.

– Прежде всего, я хотел бы горячо поблагодарить вас, Антон Павлович, за посвящение, – сказал Петр Ильич, когда они устроились, а Мария Павловна принесла чай. – Не могу высказать, до чего я польщен и тронут вашим вниманием.

– Это самое малое, что я могу сделать, чтобы выразить свою признательность за вашу чудесную музыку, – пылко возразил тот. – А особенно за «Евгения Онегина». Это настоящий шедевр!

Разговор перешел на оперные сюжеты.

– А не хотели бы вы быть моим либреттистом, Антон Павлович? – предложил Петр Ильич.

– С радостью! Это честь для меня.

– Я думаю о «Белле» Лермонтова…

– О, замечательный выбор!

Они обсудили подробности будущего либретто, Петр Ильич в свою очередь выразил восхищение литературным талантом Чехова. Правда, ему казалось, что он всё не те слова подбирает для выражения своих впечатлений.

Сразу по возращении домой Петр Ильич послал Чехову свою фотографию, чтобы еще раз поблагодарить за посвящение. В ответ Антон Павлович прислал свою и книги «В сумерках» и «Рассказы» с дарственными подписями: «П. И. Чайковскому на память о сердечно преданном и благодарном почитателе» – на одной; и «П. И. Чайковскому от будущего либреттиста. А. Чехов» – на другой.

***

В ноябре в Петербурге полным ходом шла подготовка к юбилейным торжествам Рубинштейна. Петру Ильичу предстояло дирижировать «Вавилонским столпотворением» самого Антона Григорьевича. Мало того, что эта оратория была невероятно сложна, на первой же репетиции выяснилось, что ни с оркестром, ни с хорами не работали совсем. Ему пришлось начинать с нуля, а времени осталось ничтожно мало.

Первая репетиция хоров без солистов, под аккомпанемент фортепиано проходила во дворце великой княгини Екатерины Михайловны. Была она назначена на вечер – только к восьми часам начали собираться хоровые общества. Здесь присутствовали все русские и немецкие хоры, какие только нашлись в Петербурге – около шестисот человек заполнили всю залу.

Много времени ушло на то, чтобы их разместить. Наконец, все пришло в стройный порядок – мужские хоры стояли, женские сидели. Петр Ильич, с ужасом думавший о том, как будет управляться с этой массой, многие из которой были любителями, взошел на эстраду. Со всей доброжелательностью, на которую был способен, он пояснил певцам, какого темпа следует придерживаться. Они притихли в благоговейном молчании, с ожиданием глядя на него.

Раздались первые аккорды аккомпанемента и вступительная фраза. Петр Ильич взмахнул палочкой и кивнул хорам. Вся масса огласила залу звуками тяжеловесной, эффектной, многоголосной фуги, изображающей толпы народов, строящих Вавилонскую башню.

Увы, не пропев и десяти тактов, они сбились. Хор Архангельского повел в одну сторону, Liedertafel – в другую; тенора – там, басы – здесь. Петр Ильич застучал палочкой, требуя остановки. Половина хоров смолкла, но задняя половина, не видя и не слыша дирижера за массой голосов и людей, производила впечатление лавины, неудержимо катящейся сверху вниз. Петр Ильич пустил в ход все возможные средства: отчаянно махал руками, громко призывал к порядку разбушевавшиеся хоровые стихии. Наконец, все сконфуженно смолкли.

– С начала, пожалуйста, – со вздохом произнес он. – И прошу вас: будьте внимательнее.

Та же история повторилась несколько раз. Через полчаса Петр Ильич пришел в отчаяние. Пели кто в лес, кто по дрова, напоминая огромное разбредшееся стадо, которое он должен был собирать, выбиваясь из сил под бременем этой задачи.

– Ах, господа! Да смотрите вы, пожалуйста, на меня! Не смотрите в ноты! – восклицал Петр Ильич по-русски, а потом то же самое по-немецки. – Как же вы будете выступать, если не видите дирижера?

Наконец, ему удалось добиться, чтобы допели, не спотыкаясь, хотя бы половину фуги. Но вот беда – то ли певцы боялись соврать, то ли просто многие охрипли из-за ходившей по городу инфлюэнцы, но пели несмело и тихо.

– Да что же вы так тихо, господа! – снова принялся увещевать их Петр Ильич. – Здесь нужно фортиссимо! Вас ведь вон какая сила! Вы должны меня оглушить, а вас едва слышно.

Особенно огорчали альты, составлявшие отдельный хор духов ада в последней части «Вавилонского столпотворения». Чертей этих было мало, и они терялись в общей массе голосов.

Замучившись с непослушными стихиями хоров, Петр Ильич вышел из себя. Он кричал и так немилосердно стучал палочкой, что она сломалась и один ее конец полетел в какой-то хор. Однако никто и не подумал обижаться – певцы восприняли его громы как нечто заслуженное.

Репетиция с оркестром и солистами происходила уже в Дворянском собрании. Певцов расставили на эстраде, как войско перед сражением. Петр Ильич взошел на дирижерское место и позвал:

– Василий!

Явился служитель и начал поднимать его над толпой, вертя винт сбоку дирижерского возвышения. Оказавшись достаточно высоко, Петр Ильич дал знак оркестру. Хоры были к тому времени достаточно вымуштрованы, но явилась новая беда: оркестр, привыкший играть один, путал, а хоры запаздывали вступать после солистов. То басы не там хватят, то тенора прозевают, то барабан все дело испортит.

– Нельзя же быть такими тупоголовыми! – кричал Петр Ильич, потеряв всякое терпение. – В этом месте тенора вступают, – и, обращаясь к солисту Михайлову: – Потрудитесь повторить фразу.

Михайлов запел заново – хор опять не вступил вовремя. Прямо руки опускались! Петр Ильич дошел до того, что забыв про свою стеснительность, заявил:

– Ну, слушайте, господа, теперь я вам сам спою.

Он пропел целый речитатив в надежде на успех. Хор опять вступил не туда.

– Ну, что же, вы господа! – разочаровано воскликнул Петр Ильич. – Я нарочно пел вам все это своим ужасным голосом, а вы опять опоздали!

И так без конца. Репетировали по два раза в день, заканчивая чуть ли не ночью. К тому же Петр Ильич умудрился простудиться, плохо себя чувствовал, и прилагал героические усилия воли, чтобы вести репетиции. А ведь была еще «Спящая красавица», на репетициях которой тоже приходилось присутствовать.

Домой он возвращался совершенно больной и мог прийти в себя, только пролежав несколько часов в полной тьме и тишине без сна. О сочинении и думать было нечего. Бывали минуты, когда появлялся такой упадок сил, что он боялся за свою жизнь.

Работа на износ, во время которой он недосыпал и недоедал, привела к неизбежным последствиям. На концерте у Петра Ильича случилась истерика. В антракте, как раз перед тем, как должно было исполняться «Вавилонское столпотворение», на него напало невообразимое отчаяние – казалось, что ничего не выйдет, он не сможет дирижировать, опозорится. Хотелось забиться куда-нибудь в уголок и завыть. Сдерживаясь из последних сил, Петр Ильич сидел в артистической на диванчике, положив голову на вытянутые на столе руки.