Старое, доброе время

В середине прошлого столетия жители российской столицы часто видели странного человека, который свободно проникал в кабинеты самых знатных вельмож, а иногда шепотком беседовал с дворниками. Держался он слишком независимо и даже отчужденно от людей, вечно сосредоточенный, взирающий исподлобья, но при этом его маленькие свиные глазки, казалось, насквозь проницали каждого человека.

- Кто это? - шепотком спрашивали люди.

- Это русский Фуше, - отвечали им с опаскою.

- Какой же это Фуше? - слышалось от других. - Это, скорее, наш доморощенный питерский Лекок.

Чиновники, служившие в канцелярии обер-полицмейстеров Санкт-Петербурга, не раз видели этого Фуше-Лекока в различном одеянии. Он являлся перед ними то солидным господином, посверкивая бриллиантами в перстнях, то его видели вертким купцом в чуйке, а то вдруг он представал жалким оборванцем-пропойцей, который, казалось, начнет сейчас клянчить на водку.

- Господа, - утверждали знающие люди, - не будем сравнивать этого человека ни с Фуше, ни с Лекоком - Карп Леонтьевич Шерстобитов воистину русский, воистину православный, и. запомните: с этим человеком лучше бы нам не связываться!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Увы! Прошлое, как говорится, сокрылось во мраке неизвестности, да и не такой человек был Карп Леонтьевич, чтобы просвещать потомков относительно своих предков. Хвастать-то было нечем, ибо произведен на свет он был безвестным солдатом. Судя по всему, Шерстобитов рано лишился опеки родителей, ибо николаевская система его - еще ребенка - поставила в шеренгу кантонистов, выровняла по ранжиру, высекла розгами, добавила ему палок. Но при этом система воспитания кантонистов не забывала об умственном развитии.

Шерстобитов выучился на военного фельдшера, двадцать лет подряд служил в морском госпитале Кронштадта, где и нашел себе утешение - матросскую дочь Прасковью Артамоновну, а попросту Парашу. Выходцу из школы кантонистов следовало 20 лет отрабатывать (почитай, за гроши) тот казенный хлеб, что получил с детства, будь любезен всем кланяться, никому не перечь, ибо можно опять розог да палок попробовать.

Вот и ходил по струнке, а своего мнения не имел.

- Ужо! - говорил фельдшер Параше. - В сорок первом году отпустят со службы - ох, и заживем мы с тобой!

- То верно, - соглашалась жена. - Я себе канарейку заведу, а ты, Карпуша, на гитаре мне играть станешь.

В 1841 году Шерстобитов обрел за выслугу лет чин коллежского регистратора. "Он был титулярный советник", - пелось в романсе, но титулярный советник перед коллежским регистратором - это слон перед моськой, ниже, чем регистратор, человека не может быть. (В государственной Табели о рангах он занимал самую последнюю строчку.) Покинули супруги Кронштадт, перебрались в Петербург, сняли там "угол", заготовили дровишек, ели щи с мясом, канарейку завели, и она радостно запевала, когда хозяин ударял по струнам гитары.

Между тем Карп Леонтьевич никак не был похож на тех пришибленных людишек, кои раздавлены