My December (СИ)

И, к удивлению для самого парня, слизеринец подошел ближе к Гермионе, опустив взгляд.

Ему было жаль ее. Жаль до слез, до удушающей боли в животе.

Но девушка ничего не заметила, продолжая тихо всхлипывать, вцепившись пальцами в подушку. Она чувствовала себя никому не нужной грязью. Так всегда называл ее Малфой — грязь. Пустая, беспомощная идиотка.

Не смогла уберечь ни себя, ни своих родных. Гриффиндорка сломала жизнь родителям раз и навсегда, разрушила то маленькое счастье, которое у них было. Безжалостно раздавила, превращая в пыль.

А ее саму ломали люди. Каждый день причиняя все больше и больше страданий, пролезая в самую душу, расцарапывая сердце когтями до крови, нанося новые раны. И, казалось, куда хуже? Куда больней? Но было хуже, было больней.

Жизнь не назовешь жизнью, если за тобой по пятам следует чувство вины. Оно тянет тебя все глубже и глубже, заставляя забывать о том, кем ты являешься на самом деле, заставляя кричать до хрипоты от осознания своих ошибок.

И страх… он повсюду. Его так много, слишком много.

— Я не могу так больше… Каждую секунду я чувствую себя виноватой, Драко, — еле слышно, почти беззвучно, но слишком громко для него. — Не могу, понимаешь?

Минуту в гостиной стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за деревянными окнами ложатся на землю снежинки со звонким хрустом, словно осколки хрусталя. Было слышно, как завывает ветер, и как какое-то существо, похожее на собаку, бежит по белоснежному, скрипучему снегу, воя куда-то ввысь.

— Почему меня должен убить тот, кого я люблю? — еще тише, почти на выдохе. И жгучие слезы текут по щекам, не принося облегчения. Кожа горит, а дышать становится все труднее, будто бы кто-то сжимает легкие, желая задушить Гермиону.

Осознание так же ошеломило Драко, как ослепительный удар молнии, а околдовало ещё сильней и неумолимей. Она вновь сказала это чертово слово, она снова дала ему пощечину одним лишь своим “люблю”.

Грейнджер знала, что не услышит ответа, не услышит утешительных слов, не почувствует его крепких объятий. У Гермионы даже не было сил поднять глаза на него — не было сил ни на что. Она прекрасно знала, что увидит — холод, удивление и, возможно, проблеск жалости, но Малфой не даст ей того, в чем она нуждается. И проблема в том, что никто никогда не сможет дать это ей, кроме него.

Драко совершено не знал, что сказать, слов просто не было, только лишь ужас. Гермиона не должна его любить, он не тот человек, совсем не тот… Грейнджер умрет из-за него, из-за него умрут ее близкие, а она любит. И она никогда не услышит ответных слов. Никогда. Девушка погибнет, так и не узнав, что чувствует слизеринец.

Она знала это, когда отвечала на поцелуи, когда прибегала к нему ночью, когда ложилась с ним в одну постель, когда не отводила взгляда от океана его серых глаз. Знала, но не могла заставить себя оторваться от него. И сейчас не может.

Иногда Грейнджер задумывалась о том, насколько проще ей было бы с Роном или Гарри. Как бы они ходили по Хогсмиду, крепко держась за руку, кушая огромные леденцы из “Сладкого королевства”, и смеялись бы, вспоминая былые времена. Но это было бы слишком просто, слишком правильно.

Драко вздрогнул от звука открывающейся двери. В проеме виднелось очертание Блейза. Слегка уставший, в идеально выглаженной рубашке и дорогих джинсах, Забини удивлено поглядывал в сторону Гермионы.

В глазах Малфоя закипела злость — обычно люди под таким взглядом сжимаются до размеров теннисного мячика и предпочитают не высовываться, но Блейз спокойно смотрел на бывшего друга, сложив руки на груди. И было между ними то, чего никогда не было прежде — холода и отдаленности.

Драко перегородил собой девушку, будто бы закрывая ее от назойливых глаз Забини. Он смотрел на парня так, будто бы он покушался на его собственность, будто бы он хотел отобрать что-то бесценное. Никто не имел права смотреть на нее такую — это была их общая проблема, не предназначенная для чужаков, а сейчас мулат для Малфоя был врагом.

— Что ты здесь делаешь? — прошипел Драко, заставив Блейза закатить глаза.

— Нужно поговорить, — сказал слизеринец с нотками раздражения в голосе.

Малфой не знал, стоит ли ему идти за Забини — ведь сейчас они были, мягко говоря, не в самых теплых отношениях. Но, с другой стороны, Драко вовсе не хотелось отвечать что-то на вопрос, заданный Грейнджер.

Нехотя, Малфой неспешно направился в сторону выхода, высоко подняв голову. Он специально двигался медленно, растягивая каждое движение. Мерлин, как же хотелось насолить “другу”, вывести его из себя, да так, чтобы он орал от злости. Чтобы его гребано-спокойные глаза горели от ярости.

Воздуха катастрофически не хватало, и эта, казалось бы, большая гостиная была слишком маленькой для них троих. Чувства переполняли Драко, а голова начинала ходить ходуном то ли от духоты, то ли от злости. Он схватился за металлическую ручку, демонстративно резко дернув за нее. Блейз громко выдохнул, пробурчав себе под нос парочку отборных слов.

Они остановились друг перед другом. Малфою казалось, что перед ним стоит не тот человек, которого он знал всю жизнь. Все было, блядь, не так.

Не так, как он помнил. И от этого хотелось наброситься на кого-то, разбив костяшки пальцев в мясо. Вроде, все так же, как и год назад, но чувствуется по-другому. Он сам чувствует себя по-другому.

— Я жду, — выплюнул Драко, делая вид, что присутствие Блейза весьма его утомляет. Но сейчас он каждой клеточкой ощущал то пустое место в сердце, где раньше находился слизеринец. Да он вообще был, сука, пустым, как пробка. Абсолютно, убийственно пустым.

Тело дрожало от напряжения, мышцы лица словно окаменели, а серые глаза были презрительно сощурены.

— Ты вел себя, как мудак сегодня утром.

Да, блядь, как мудак! И что теперь? Извиниться? Станцевать чечетку?

— Сочту за комплимент, — протянул Драко, накинув на себя кривую улыбочку.

Он совершенно не жалел о том, что произошло. Ему надо было выплюнуть весь накопившийся яд. Забини сам виноват, пусть теперь получает.

— Черт… — простонал Блейз, качая головой. — Как же ты достал!

— Тогда зачем ты пришел? — холодно спросил Драко, недовольный таким вольным провидением слизеринца. В Малфое жили затаенные обиды, которые только и ждали своего часа, а сейчас они вырвались на свободу, падая тяжелыми глыбами на Блейза.

Почему он не был с ним, когда это было нужно?! Почему он, мать твою, носился везде с Паркинсон, совершено забыв о своем лучшем друге?

Почему, Забини? Почему, блин? Ты все, черт возьми, разрушил.

— Я все понимаю, но, Драко, ты не имеешь права разговаривать так со мной. Ты прекрасно знаешь, что у меня есть девушка. И ее имя Астория, а не Пэнси. Показать, как пишется, или сам разберешься? — сказал парень, и в его голосе прозвучали яростные нотки, еле различимые, но все же прозвучали.

Ах, так вот что он хотел спросить?

Малфой знал, что личная жизнь Блейза совершено его не касается, не теперь. И ему было плевать на то, что у него с Паркинсон, да хоть с гипогрифом! Просто… Черт, он был так зол на слизеринца, так чертовски зол! И эта обида, поселившаяся где-то в груди, не давала покоя. И Драко хотелось орать, оскорблять, выкидывать саркастические шуточки — лишь бы стало легче. За все эти дни ему было не с кем поговорить. Надо было просто банально выговориться, но он молчал. И это молчание откликалось сумасшедшей бурей эмоций в груди, сводило с ума, заставляло говорить совершено неуместные вещи не тем людям. И он, черт возьми, ничего не мог сделать.

— Мне плевать, Блейз, честно. И своих проблем хватает, — равнодушно, холодно, но глаза говорят о другом. И Блейз это видит, видит такую блядскибесконечную боль в его взгляде, такую глубокую, почти осязаемую. Он было открыл рот, чтобы сказать то, о чем может вскоре пожалеть, но замирает на полуслове.

Взгляд Забини опустился на плотно сжатые кулаки Драко — ссадины на костяшках, затем выше — порванная рубашка. Малфой никогда не ходит в порванной одежде.