My December (СИ)

— Что она?.. ЧТО ОНА, БЛЯДЬ?

Гермиона упала на землю.

Страх, усталость.

Слезы вновь полились из ее полузакрытых глаз. Тело продолжало дрожать, как в конвульсиях. И все, что она могла видеть — это черные, идеально почищенные, туфли.

В голове у Драко проносилось: “Я люблю тебя!”. И хотелось закричать: “Она любит меня, урод!”.

Ленни замотал головой в ответ и получил то, что желал — его наконец выпустили, пнув ногой напоследок. Когтевранец даже не смог закричать от боли, лишь сжал глаза, перед которыми уже сверкали искры. Он был не в состоянии даже шевельнуть любой частью тела, которая жгла, горела. Пожирала его невероятной болью изнутри. Наверное, кости сломаны или что-либо вывихнуто.

— Съебывай отсюда, Страцкий! Съебывай, пока я не убил тебя!

Драко весь покраснел, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Он посмел прикоснуться к ней. Этот ублюдок посмел прикоснуться к Гермионе, он сделал ей больно. Если бы она тут не находилась, Малфой бы уже прикончил этого гребанного Ленни.

Нахера эта дура пошла с ним одна? Она еще не поняла, что белая овечка оказалась волком?!

А если бы Драко не было в совятне, если бы никто не остановил Страцкого? Она, блядь, хоть понимала, что могло произойти?

Малфой зло глянул на Гермиону, которая молча лежала на холодной земле. Мокрое лицо без единой эмоции смотрело куда-то прямо, безжизненно. Холодный воздух хлестал по голой коже. Разорванная рубашка поддавалась порывами воздуха, оголяя грудь.

— Твою мать…

Парень, стукнув кулаком о кору дерева, быстрым шагом подошел к Гермионе. Проматерившись про себя, взял на руки худое, еле ощутимое тело. И пошел. Куда-то в замок, куда-то в их гостиную. Думая о том, что мало наказал этого уебка. Что мало отомстил за Грейнджер.

За его Грейнджер.

Комментарий к

Принимается критика в любой форме. Оставляйте, пожалуйста, комментарии.

========== Часть 16 ==========

Он чувствовал ее тело, плотно прижатое к нему. Казалось, Гермиона не жива, и кожа девушки холодная, словно лед. Но грудь ее часто вздымалась, принимая кислород.

Пальцы крепко вцепились в плечо парня, и гриффиндорка дрожала то ли от холода, то ли от пережитого. И Малфою казалось, попытайся сам Волан-Де-Морт разглядеть в глазах старосты хоть что-нибудь, кроме пустоты, — это будет тщетно.

Ему захотелось вырвать себе сердце голыми руками лишь при одной мысли, что, когда все случится, Гермиона не станет прежней. Ничего не выражающий взгляд будет устремлен куда-то в небеса в последней молитве, конечности будут обмякшими и ледяными, а лицо — синим и неестественным.

Это было таким даром — находиться рядом с Гермионой, знать, что она жива…

Пока что. Гриффиндорка была полностью в его власти — стоит лишь дернуть за ниточку, и все закончится. Но он этого не хотел — ни сейчас, ни когда-либо еще.

Ложась в постель, Малфой не желал просыпаться. Ведь в след за пробуждением приходило понимание того, что время на исходе. И оно тебе не подвластно, чтобы ты не сделал, какое бы влияние не имел, никому не сбежать. Ни Гермионе, ни Драко.

И она такая беспомощная, такая по-детски невинная, охватившая своими тонкими ручками его спину, находила в Малфое свое спасение. Мерлин, эта девушка находила спасение в своем убийце.

Драко было интересно, неужели Грейнджер не боится? Не боится засыпать в соседней комнате, дышать с ним одним воздухом, прикасаться к нему… Ведь одно движение, и девушка мертва. Или же Гермиона поняла, что от смерти не уйти? Что, рано или поздно, кто-нибудь из пожирателей убьет ее.?Но разве быть убитой человеком, которого любишь — достойная смерть?

Любишь, любишь, любишь…

И это слово казалось чем-то нереальным. И, как бы Малфою не хотелось в это верить, глаза говорили за свою обладательницу. То ,как она рассматривала его исподтишка, закусывая губу; то, как сильно дрожал ее голос, и часто билось сердце, когда девушка находилась рядом с парнем; то, как она не знала, что сказать, боясь взболтнуть лишнего…

Но Малфой не позволял себе испытывать это ни к кому, кроме своей семьи. Какой же смысл в любви, если она несет только разрушение? К чему хорошему она приводит? К боли, слезам, самоубийствам?

Единственным способом избежать это — было запретить себе чувствовать вообще. Потому что любовь делает тебя слабым и уязвимым, она дает возможность могущественным людям сломать тебя пополам с диким хрустом.

Драко бережно положил Гермиону на шершавую поверхность дивана. И, не смотря на то, что тот был небольшим, тельце девушки казалось совсем крохотным, словно она была маленькой десятилетней девочкой, которая нуждалась в защите.

Он тяжело вздохнул, глядя на то, как тряслись плечи гриффиндорки, как были насуплены ее брови и мутны глаза. И на секунду Драко захотелось остаться, вновь обнять ее и сказать, что этот ублюдок больше не прикоснется к ней никогда. Что она в безопасности с ним. Но тогда Малфой кинет жестокую ложь в лицо им обоим.

Она не в безопасности. Не с ним.

И, возможно, будь он ее парнем, то все было бы намного проще. Малфой бы сел рядом, поглаживая девушку, пытаясь облегчить ее состояние. Говорил утешающие слова и обещал, что никогда не оставит ее одну. Но все гораздо сложнее, и, чем больше времени он проводит с ней, тем больнее делает им обоим.

Драко казалось, что ему отрезали руки, да и ноги заодно. Он не мог сделать абсолютно ничего… Ни убить, ни покалечить. Любить ее он тоже не мог.

Так что же оставалось делать? Сидеть и ждать?

Чего? Того момента, когда Темный Лорд перережет всех Малфоев, словно паршивых собак?

Так какого черта Драко думает о том, как успокоить грязнокровку? Да он, блядь, убить ее должен, а не в “заботливого” мальчика играть.

Слизеринец тряхнул головой, поджав губы. Надо уходить, и, чем дальше от Грейнджер, тем лучше, иначе — можно смертельно обжечься.

Развернулся, сжав кулаки так, что костяшки на пальцах побелели, перебарывая желание оглянуться в ее сторону. Каждый шаг был размеренным и медленным. Серые глаза бегали из стороны в сторону, не останавливаясь ни на одном предмете подолгу. Ступеньки, ведущие к его комнате ,были все ближе и ближе — словно что-то неминуемое. Любое движение отдавалось болью во всем теле, и в следующий момент Драко пожалел, что не ушел раньше.

— За что? — прозвучал голос девушки, похожий на жалостный писк — голос, полный отчаяния и боли.

Сердце пропустило удар, а ноги приросли к земле. Тысячи будоражащих мурашек пробежали под кожей, и что-то в душе не давало Драко сделать шаг вперед.

Гермиона нуждалась в нем прямо сейчас, а он вновь хотел бросить, как и десятки раз прежде. Но раньше Малфой не знал, что девушка любит его, раньше он не понимал, какого это — искренне волноваться за кого-то.

Что мешает остаться? Гордость? А разве она тут уместна?

Им обоим ни до этого — не время для проявления характера. Кому будет легче от того, что Драко оставит гриффиндорку одну?

Его отцу? Волан-Де-Морту? Ему самому?

Смешно.

Ничего не изменить, и одна минута с Грейнджер ни на что не повлияет. Но ты поможешь ей, поможешь перед тем, как убить. Перед тем, как сделать смертельный рывок, вонзив свои острые клыки в ее хрупкую, ничем незащищенную шею, высасывая из девушки жизнь, подобно Дементору.

Она действительно не заслужила такой судьбы. Не заслужила таких мудаков рядом с собой, не заслужила тех бед, которые произошли с ее семьей… Но справедливости в этом мире так ничтожно мало, что едва ли хватит на одну человеческую жизнь.

Это будет нечестно — пригласить Гермиону в свои объятия, а затем исподтишка задушить голыми руками. Но разве Малфои когда-то играли по правилам? Они их нарушали лишь тогда, когда им выгодно. А какая выгода в том, чтобы бросить ее? Тогда будет легче решиться на убийство?

Не обманывай себя, Малфой, уже слишком поздно.

— За что мне все это? Почему все пользуются мной, словно я пластмассовая вещь, а не человек? — прошептала гриффиндорка, обращаясь скорее к себе, а не к Драко.