Красная - красная нить (СИ)

– Нашёл коллекцию отца. Хотя, если честно, не слишком долго пришлось искать. Можем посмотреть у меня, если… Ауч, полегче, а? – возможно, я слишком грубо припечатал его ссадину, но если честно, я готов был заткнуть этой ватой его рот, чтобы он перестал вгонять меня в краску своими словами. Мне казалось, что я и так уже красный, как клешня варёного краба.

– Прости, – как можно невиннее сказал я и посмотрел в его глаза. Сейчас они были тёмными и отчего-то казались серо-зелёными. – Не думаю, что это хорошая идея. Я как-то привык в одиночестве… – и потом обречённо сглотнул, усилием воли прогнав из головы картинку, в которой мы с Джерардом полулежали на диване перед телевизором в их гостиной, усиленно работая руками…

– Зря. Думаю, вместе веселее, – усмехнулся Джерард и, пока я был в прострации, сам потянулся ко мне ватой: –Теперь моя очередь, замри.

Щипало, было неприятно и больно, но я терпел: моя губа была разбита в несколько раз сильнее, чем у Джи, но я не был принцессой. Поэтому смотрел на то, с какой сосредоточенностью он двигал кистью, чуть закусив губу от напряжения. Словно рисовал. Потом Уэй скосил глаза на меня и легко улыбнулся. Я подумал, что кончу в этот момент, потому что его взгляд был настолько невинный и в то же время невозможно блядский, я не знаю, как это у него получалось.

Когда он всё сделал, я ещё был выбит из реальности. Поэтому его фраза: «Пойду, позвоню домой. А то меня завтра с кишками сожрут» – была очень кстати.

Я сидел и тупо пялился на ребят из Misfits, живущих на моей стене на журнальном развороте, и фразы Джи: «Да, мам. Нет, всё в порядке, просто сегодня заночую у друзей. Нет, никто не будет ширяться, да, я тебе обещаю. Успокойся, завтра поговорим. Мне неудобно, поговорим завтра, окей? Спокойной ночи мам, пока. Ага, я тоже», – доносились до меня, словно из тумана.

Вечер, тем не менее, прошёл странно по-домашнему. Джерард нашёл у меня (да, чёрт, опять без моей помощи. Я мог бы поклясться, что он бывает «таким» только в моём присутствии, и это бесило) стопку старых комиксов и увлечённо улёгся читать их на кровать. А я взял свой рабочий блокнот и гитарку, реанимированную после падения стойки, сел на диванчик напротив и стал работать над песней, которая была готова уже почти наполовину. Изредка я отвлекался, не прерывая мурлыканья под нос, и наблюдал за двигающимися глазами Джерарда, которые, кажется, горели как-то по-особенному просто от того, что он читал комиксы. По нему было заметно, что ему это нравится, и его вид вызывал невольную улыбку у меня.

Мне хотелось чаще наблюдать его таким: расслабленным, хоть и побитым, но сейчас по нему можно было судить только о том, что человек всем доволен и уже давно забыл о том, что произошло днём. Он полностью погрузился в выдуманный мир супергероев, и отмечать то, как живо меняется его мимика при чтении, было сущим удовольствием.

Внезапно мне пришли в голову отличные строчки. Я тут же потянулся к блокноту, чтобы записать их. Они были странными и острыми, и я заранее предвкушал то, что буду вспоминать сегодняшний вечер каждый раз, сколько бы мне ни пришлось пропевать эту песню. И довольно улыбнулся, снова глянув на увлечённо читающего Джи.

«И что-то происходит, планета кружится,

Мы не герои комикса, и боль кусается.

Не убежать. Ведь с этим холодным ужасом

Нам и вдвоём не справиться?

Не знаю…

Быть может, мне только кажется,

Что надо совсем немного мужества –

Один взгляд, одно дыхание…

И я уверен: это тебе понравится».

Не знаю, о чём я думал и что имел в виду, записывая под неустанное мелодичное мурлыканье последнюю строчку в блокнот. Не знаю, да и не хотелось разбираться: эти слова просто упали сверху – и я их записал. Мне нравилось смотреть на Джерарда тайком. Он был обычным «странным» парнем, такие есть в каждой школе, в каждом районе, их пинают и на них косо смотрят. Они не любят выходить из дома в одиночестве и, тем не менее, где-то пропадают, когда бывают так нужны. Но побитый и сдержавший своё слово Джерард лично мне сейчас виделся этаким комиксовым героем – простым мальчишкой, с которым вдруг приключилась некая невиданная хрень, и он вдруг стал обладать неебической супер-силой, раскидывая обидчиков направо и налево.

На самом деле, мне подумалось, что совершать каждый день небольшие подвиги типа того, что сегодня устроили мы – было тоже не так уж мало. Особенно для такого «мне не нужны проблемы» человека, как Джерард. И я гордился им сейчас, хоть и знал, что фиг признаюсь в этом.

Мы почистили зубы (я – щёткой, а Уэй, хихикая и дурачась, как малолетний ребёнок, – пальцем) и собрались уже лечь спать, как пришла мама. Это было очень поздно по моим меркам, раньше она так не задерживалась. Поэтому я отправил Джерарда в комнату, а сам пошёл к ней на кухню. Там уже шумел чайник. Я долго думал, как сказать про Уэя, но в итоге всё получилось само собой.

– У нас гости? – улыбнувшись, спросила мама. Она выглядела уставшей, но очень довольной, и мне показалось, что когда я приветственно целовал её в щёку, то почувствовал запах чужого и явно мужского парфюма…

– Джерард останется на ночь, – не задумываясь, выдал я, пытаясь понять, чем же это пахнет от неё и с какой стати.

– О, – многозначительно ответила мама. – Раскладушку достали?

Честно, у меня даже мысли не возникло об этом. Моя кровать большая, и я совершенно точно намеревался спать на ней сегодня вдвоём с Джерардом, это было так логично для меня. Но, услышав про раскладушку, очень смутился. Точно. У нас есть раскладушка. Чёрт, как я раньше не подумал? Если есть раскладушка, то гости должны спать на ней, а не в твоей постели, да, Фрэнк. Все эти ночёвки Джерарда под твоим одеялом тонко отдают голубизной, придурок, и если ты этого ещё не понял – то пора бы уже понять.

Кажется, я задумался, потому что мама тронула меня за руку:

– Фрэнки?

– А? Да, мам, вытащим. Ещё не успели.

– Тогда я схожу за бельём, – она встала, а я был так смущён, что ретировался в кладовку – доставать грёбаную раскладушку.

– Что это за хрень? – удивлённо спросил Джерард. Кажется, мой вид его озадачил, и он смотрел на громоздкие железяки в моих руках совершенно непонимающе.

Я уже не надеялся на помощь, потому что странной томностью внизу живота осознал, что Уэй совершенно точно не намеревался проводить сегодня ночь на раскладушке. И не смог сдержать разъезжающиеся в улыбке губы.

– Мама сказала достать раскладушку, не смотри так. И иди поздоровайся, пока я разбираю. Она ещё бельё занесёт сейчас.

Характерно изогнутая бровь Джерарда была мне молчаливым ответом, а я внутренне ликовал, собираясь ещё немного над ним поиздеваться.

Стоит ли говорить о том, что когда всё было готово, а свет выключен, этот невыносимый Уэй тут же забрался под моё одеяло, осознанно и намеренно утыкаясь своими холодными ногами в мои?

– Чёрт, ну какого ты такой ледяной? – возмутился я. Его пальцы щекотали волосы на моих ногах, и вообще его близость совершенно не добавляла спокойствия.

– Я ведь говорил, что мёрзну и не люблю спать один, если можно не спать в одиночестве. Или мне уйти на раскладушку?

Я заткнулся, никак не отвечая на эту провокацию.

Между нами было достаточно пространства, и всё оно медленно, но верно превращалось в наэлектризованное высоковольтное поле, как мне казалось.

Неожиданно под одеялом стало нестерпимо жарко, и я спустил его ниже, что оно еле закрывало бёдра. Джерард был в футболке, я – в майке, и хоть в темноте почти ничего не было видно, я чувствовал спинным мозгом, что он так же пытается высмотреть моё лицо в сумраке, как и я – его.

Казалось, прошла вечность. Густая, тягучая, наэлектризованная вечность, прежде чем он пошевелился, устраиваясь поудобнее на боку, лицом ко мне. И я не знаю, что меня дёрнуло, но я вдруг потянул руку к нему, касаясь ткани в области груди. Тронул и тут же замер в ужасе, осознавая, что я делаю. Джерард тоже напрягся, но не отстранился и не издал ни звука. И я, смелея и оттаивая, повёл рукой вниз, туда, где под краем футболки можно было добраться до теплоты тела.