Красная - красная нить (СИ)

– Эй… Что ты делаешь? – тихо и очень спокойно спросил Уэй, когда моя рука забралась под ткань, скользом пройдя по резинке его штанов, и у меня явно скрутило низ живота от этого. А затем повёл пальцами вверх по гладкой горячей коже, задирая край футболки.

– М-м? – нечленораздельно уточнил я. Меня уже ощутимо вело, и я чувствовал себя пьяным от дикого осознания того, что сейчас ночь, что мама у себя, что мы лежим так близко на моей постели, и я определённо хочу этого человека напротив. Я почувствовал эрекцию так быстро, что мысленно застонал: мне хватило только сладкого запретного предвкушения и фантазий для того, чтобы стать твёрдым. Я ненавидел своё тело за это.

– Что ты делаешь, Фрэнки? – повторил Джерард, а потом вдруг придвинулся очень близко, мешая моим движениям рукой, и зашептал в самое ухо. Его волосы смешно лезли в глаза и нос и остро, до зубовного скрежета пахли Уэем, так, что у меня сносило крышу от него и невообразимо ныло в паху.

– Ты у себя дома, и бежать некуда. Понимаешь, о чём я? – его губы коснулись моего уха, и это стало стартовым выстрелом для моего помутившегося сознания – я просто надавил рукой ему на плечо, заваливая обратно на матрас, и забрался всем телом сверху.

Мы тяжело и прерывисто дышали, смотря на очертания друг друга, проступающие в темноте. Зрение свыклось с ней, и я видел влажный блеск его тёмных, как два провала в никуда, глаз. Меня возбуждало сейчас всё: от запаха его дыхания до осознания того, что я чувствую через ткани нашего исподнего, насколько он твёрдый. Меня уже начинало тошнить от такого сильного возбуждения, я весь чувствовал себя, как на сеансе иглоукалывания, на которое ходил в детстве – всё тело было настолько чувствительным, что заходилось сиреной и покалывало даже от соприкосновения с воздухом.

Я хотел его. Я был крайне возбуждён и – видит Бог – никуда не собирался убегать сегодня.

Я слегка пошевелился на нём, не осознавая, что делаю, и Джерард закусил губу, а сам я чуть не сошёл с ума от ощущения, как наши члены задевают друг друга.

И меня прорвало.

Я опустил голову на его лицо, утыкаясь своими разбитыми губами в его и дыша ему в нос, и он тут же легонько прикусил меня, облизывая языком.

Я хотел рычать, я хотел трахаться, хотя не имел совершенно никакого представления, как это делать. Как удовлетворить это невыносимое желание и сводящее с ума напряжение в паху.

И руки Джерарда, мягко запускающего язык в мой разбитый рот, притянули меня за ягодицы к себе так плотно, что я готов был кончить от этого. А ещё он начал двигаться подо мной.

Я старался не издавать звуков. Я очень старался, но это было невозможно. На краю сознания пронеслась мысль «Хоть бы мама уже спала…» и тут же расплавилась от того, что моё тело набрало температуру в сорок градусов, не меньше.

Вокруг нас нависала темнота. Косая полоса света от уличного фонаря пересекала комнату, вырывая из неё часть пола, кусок дивана и половину двери.

Стремительно потеющие и издающие сдавленные звуки, мы тёрлись друг о друга, не разрывая поцелуя.

Одеяло с тихим шелестом соскользнуло на пол, не выдержав наших рваных движений.

Если бы не смущение и стыд от того, что мы сделали с ним той ночью, я бы повторил всё произошедшее ещё несколько раз.

Мистер Блом всё так же ходил по кабинету вдоль доски, и я уже устал отмечать, какой по счёту круг он наматывает. Кажется, последней цифрой было двадцать три.

– Вы понимаете, что ставите под угрозу репутацию школы? – наконец остановился он и строго посмотрел на нас из-за очков. – У нас не дерутся, а со вчерашнего дня вы – уже четвёртый и пятый человек, кого я вижу с потрёпанными лицами. Что произошло? Я слышал от учеников, что вчера у волейбольного поля дрались несколько парней из старших классов.

Мы подобострастно смотрели на Карго Блома, но молчали. Просто не понятно было, что говорить. Ну, дрались. Точнее, защищались, как могли. Это же очевидно. И что дальше?

– Так и продолжите молчать?

Мы не отвечали, упёрто жуя свои губы.

– Да что же вы за бараны такие, – устало вздохнул он, присаживаясь на свой стул. – Я ведь могу помочь, – быстро глянув на нас и поняв, что речь не имеет действия, он снова вздохнул и открыл свой органайзер. Интересная книжица, хотел бы я заглянуть внутрь… Что-то посмотрел в нём, ведя тупым концом ручки вниз.

– Значит так, я решил. В качестве наказания разберётесь со спортивным инвентарём в подсобке на улице. Весь летний проверите на цельность и перетаскаете в подвал, а там как следует уложите всё для хранения до следующей весны.

– Но у меня репетиция в клубе сегодня! – возмутился было я, но Блом кинул на меня быстрый ледяной взгляд, и я заткнулся, чувствуя, как мои яйца подтягиваются к животу.

– Меня это мало волнует, мистер Айеро, – спокойно сказал он, возвращая на лицо нечитаемое выражение. – У вас свои правила – у меня свои. Ничего личного. И переставай ввязываться в драки, Фрэнк. Тебе выступать перед всей школой через три недели. Всё, свободен.

Мы, было, поднялись со стульев оба, но вдруг Блом сказал:

– Мистер Уэй? Останьтесь ненадолго. У меня к вам разговор.

Джерард сморщил нос и с громким вздохом опустился обратно на стул. Я замер у выхода, смотря то на него, напрягшегося, то на Карго Блома, как тот вдруг сделал несколько жестов кистью, которые значили только одно в подобном исполнении: «Сгинь, нечистая!».

И мне пришлось послушаться и умирать от любопытства за дверью, откуда, естественно, ни черта не было слышно.

Я сполз по стене на корточки и стал ждать.

Джерард вышел минут через десять, и был он какой-то всклокоченный. Не внешне – нет. Именно внутренне. Он глянул на меня и, едва дёрнув головой, что, вероятно, значило «пойдём», не останавливаясь, зашагал к лестнице вниз. Пришлось быстро подниматься и догонять его.

Инвентарь был тяжёлым и местами грязным. Свёрнутые рулоны волейбольных сеток, корзины с мячами, коробка с эстафетными палочками, козлы для прыжков… Тут было столько всего, что я очень надеялся справиться хотя бы до темноты со всем этим.

Джерард вёл себя, как ни в чём не бывало после вчерашнего. Обычно общался и обычно двигался, мы даже несколько раз пошутили на тему эстафетных палочек и того, с каких сторон можно запрыгивать на козла. Но я до сих пор ощущал смутную неудобную неловкость рядом с ним. Особенно здесь, в кладовой, где мы были один на один, и он был так близко снова.

Серьёзно, он будто снял меня с предохранителя вчера.

Я чувствовал себя стволом сорок пятого калибра, тяжёлым, увесистым, но незаряженным, за которым аккуратно следили, ухаживали и протирали тряпочкой. Порой – проверяли механизмы на работоспособность, но никогда не снимали с предохранителя и тем более – не спускали курок.

С моими механизмами всё было в порядке, но они не знали до сих пор, что это вообще такое – стрелять. Что это за чувство, когда тёплые пальцы по одному заталкивают в тебя гладкие патроны, а затем берут за душу, щёлкают предохранителем и нежно, медленно, но при этом уверенно жмут на курок, заставляя механизмы работать, порох – воспламеняться, и чувствовать обнажённо всем стволом, как пуля, взбешиваясь, вылетает из барабана на крайней скорости и устремляется вдаль.

Это не шло ни в какое сравнение с холостыми проверками, которые я периодически устраивал себе до этого. Сейчас я чувствовал себя странно живым… И «озабоченным».

Раньше в моём сексуальном удовлетворении никогда не участвовал кто-то «третий», но вчера всё изменилось. Джерард дал мне почувствовать тепло своего тела и горячую влажность рта. Он дал мне ощущения возбуждения столь сильные, каких я не испытывал раньше. Он позволил мне чувствовать его, его возбуждение и такое же сильное желание, и хотя наш вчерашний способ удовлетворить друг друга выглядел, наверное, странно, мне было плевать на это.

Потому что никогда до этого я не испытывал ничего подобного так сильно и остро. Никогда так ярко не кончал, почти теряя сознание. Никогда ещё не стыдился столь всепоглощающе и жарко всего произошедшего и противного липкого ощущения в трусах.