Холодная зима (СИ)

Осаму тянулась к его губам, и в это короткое мгновение время снова остановилось для Рицки. Вселенские часы замедлили свой ход. И ему действительно хотелось прижимать её к себе, тёплую, живую, такую милую, целовать её, забывать. Но изнутри против его воли поднималась что-то холодное. Оно проникало в самое сердце и разливалась там, и застывало, превращая ещё бьющееся сердце в бесполезный кусок льда. И это холодное нечто не растопить было ничем, и тепло Осаму, тепло её чистой и наивной первой любви не могло уже согреть его. Потому что он ещё помнил. Помнил, какими горячими были пальцы Соби, какими обжигающими поцелуи, даже если Соби просто слегка прикасался к его губам. Помнил его сильные руки, его смех и волнующий тембр его голоса. И его взгляд, вынимающий душу и играющий с ней, касаясь неведомых струн, и заставляющий их звучать долгой и прекрасной мелодией отчаянного запретного чувства.

И это больше не повторится. Ни с кем. Его призрак тенью стоит за спиной Рицки. Он не пускает. Это его наваждение, его отчаяние, его погибель, его крест.

Мы обречены причинять боль своим любимым.

- Прости, - Рицка отвернулся, чтобы не видеть острые иглы её боли, неумолимо впивающиеся в него вместе с ощущением очередной вечной и бесконечной вины. – Я не могу.

Она вздохнула. И Рицка, хоть и не смотрел на неё, ясно представил, как потух её взгляд. Прости.

- Ничего. Я понимаю, - она встала, отряхнула юбку, и Рицка поднялся вслед за ней. И снова неловкость, к которой теперь примешивалась ещё и вина. И Рицка не знал, куда девать руки и куда смотреть, и ему так хотелось извиниться перед ней, сделать для неё хоть что-нибудь, что он даже готов был помочь ей отряхивать юбку.

- И не надо извиняться. Ты ничего плохого не сделал. Быть может, будь я твоим бойцом, ты любил бы меня чуточку больше.

- Что? Ты… Знаешь? – Рицка побледнел, отступил на шаг.

Осаму попыталась улыбнуться, но только растянула губы в жалком подобии той безмятежной улыбки, которую Рицка так любил, и от которой теперь осталась лишь тень.

- Конечно, знаю. Это вполне естественно – хотеть знать всё о человеке, которого любишь.

Ещё шаг назад. Не надо. Не надо всех этих слов. Они причиняют теперь только боль.

- Он был твоим бойцом, я это тоже знаю. И хоть я и мало что понимаю в этом, одно могу сказать точно. Он гордился бы тобой. Ты умеешь хранить верность, - слёзы блеснули в её глазах, и она поспешила сморгнуть их и спрятать боль за улыбкой, на этот раз вполне искренней.

- Осаму…

- И не смотри на меня с такой жалостью. Я девушка, и у меня есть гордость. Ещё раз с днём рождения. Можешь не провожать меня.

Она ушла, а Рицка ещё долго сидел за кухонным столом и слушал, как из незакрытого крана капает вода. Потом этот звук начал выводить его из себя, и Рицка встал, плотно закрутил вентиль, вздохнул. Он так устал сегодня. Какой длинный вечер. А снег всё идёт.

Взгляд невольно упал на лежащий на подоконнике конверт из жёлтой бумаги. Ну конечно. Он ведь бросил его туда, чтобы не мешал на столе и так и забыл посмотреть фотографии. Была ещё картина, которую принёс Кио, но она лежала в его комнате, а путь туда показался Рицке неимоверно далёким.

Рицка взял конверт и снова уселся за стол, приготовившись немного отдохнуть. Судя по толщине конверта, фотографий там было около тридцати, а если ещё и читать приписки Осаму, удовольствие может растянуться. У неё всегда были не только красивые снимки, но и интересные комментарии к ним.

Рицка не спеша распечатал конверт, стараясь не порвать край, осторожно вынул свежераспечатанные фотографии, ещё хранящие запах краски и фотобумаги. Взглянул на первый снимок, побледнел, губы дрогнули, и вся стопка вдруг выпала из рук, рассыпавшись по столу со звуком рухнувшего карточного домика. Появилась неожиданная слабость во всём теле, так что руки безвольно упали на колени, и если бы Рицка не сидел, он непременно не выдержал бы и опустился на пол. Кончики пальцев снова покалывало, в ушах шумело, тошнота комом застряла в горле. Рицка зажмурился, потому что боялся потерять сознание, но когда он снова открыл глаза, на фотографии по-прежнему был Соби. Его фигура застыла среди других, проходящих мимо на фоне осенних увядающих деревьев и асфальтированной узенькой улочки.

Рицка приказал себе успокоиться. Такое ведь уже было много раз. Очередной похожий на Соби человек. Нужно только присмотреться повнимательнее, и сразу найдётся множество отличий. И Рицка смотрел, впивался взглядом, и чем дольше он вглядывался в эту фигуру, тем больше он находил сходства с Соби, тем больнее кололи крошечные иголочки, в которые превратились его нервные окончания. И когда Рицке удалось разглядеть бинты на шее, сомнений не осталось. Это Соби. Соби.

Разум отказался работать, когда порвалась его последняя зацепка – дата фотографии. Четырнадцатое октября этого года. И Осаму говорила, что собрала лучшие снимки за последние несколько месяцев. В левом уголке фотографии было что-то написано её аккуратными убористыми иероглифами.

«Знаешь, Рицка, мне всегда казалось, что ты ищешь что-то. Ты из тех, кто постоянно задаёт вопросы. Вопросы себе, окружающим, всему миру. И ты всегда получаешь на них ответы, потому что тот, кто ищет, обязательно находит. Я не знаю, то ли это, что ты так стремишься отыскать, но если всё-таки то, надеюсь, ты скажешь хотя бы «спасибо», когда вспомнишь об этом. Потому что я сделала это для тебя, Рицка. Потому что желаю тебе только счастья.

Комидзука Осаму».

Когда Рицка выбегал из кухни, снег за окнами по-прежнему падал, а осколки разбитой тарелки так и лежали на полу, поблёскивая острыми краями в свете лампы.

*

В мире не так много вещей, которые столь же мучительны, как невозможность вспомнить что-либо. Возникает ощущение, что в этих утерянных воспоминаниях как раз и заключается самая важная часть твоей жизни, а всё, что есть сейчас перед тобой – лишь жалкое подобие того, что ты забыл. И можно сколько угодно цепляться за всплывающие в сознании образы, но они всё равно не дадут полноты и цельности картины, той гармонии, к которой Соби так стремился всегда. И чем сильнее это стремление поймать, тем мучительнее бывает сознавать потом своё бессилие, когда образы расплываются, ускользают, оставляя после себя мир отчаянной, чёрной и всепоглощающей пустоты, так что иногда Соби казалось, будто он стоит на берегу необитаемого острова и смотрит, как где-то на горизонте проплывает мимо корабль – его последняя надежда.

В последнее время Соби всё сильнее мучился от этих то появляющихся, то исчезающих на горизонте образов-воспоминаний, поразительно реальных снов и видений наяву. После того, как выпал снег, что-то изменилось в статичном, застывшем и пустом мире маленькой квартирки Соби на восемнадцатом этаже. Когда несколько дней назад он как обычно открыл окно, чтобы покурить, ветер был особенно сильный, порывами врывающийся в комнату, моментально выстужая её. Но Соби любил холод, ему нравилось ощущать, как леденеют пальцы и запястья, как замедляет свой бег кровь. Ветер свистел в ушах, обжигал кожу, ветер был повсюду. Это особый ветер – ветер высоты. Высота, расстилающийся внизу городок, свистящий ветер в кабинке чёртового колеса – цепочка ассоциаций-образов выстраивалась в его сознании, и Соби замирал, и сигарета затухала в его холодных пальцах, потому что он сам переносился из своей комнатки в тесную кабинку с прозрачными стёклами, с гладкими выкрашенными скамейками, и слышал рядом чистый детский смех.

А вчера он вдруг обнаружил проколы в собственных ушах. Он лежал на кровати и, не думая ни о чём, теребил мочку уха, пока не обратил внимания, что поверхность мочки неровная. Массируя её, Соби чувствовал под пальцами что-то наподобие твёрдого шарика, вроде маленькой бусины. Тогда Соби нашёл иголку и тупой стороной продел её в прокол на коже. И почему-то он нисколько не удивился этому, и когда его пальцы встретили конец иголки с внутренней стороны мочки, ощущение дежа-вю оказалось настолько сильно, что в сознании сразу всплыл образ серёжки-гвоздика в форме синей бабочки. Когда он успел проколоть уши, Соби не помнил. И как только начинал думать об этом, тут же натыкался на глухую стену и уже ничего не мог поделать, кроме как ждать, что однажды сможет вспомнить больше. Он уже привык ждать. Он ко всему быстро привыкал.