Холодная зима (СИ)

========== Глава 1. Опасность ==========

«… а вообще бывает ли когда-нибудь что-нибудь нормальным?

У людей за лицами иногда сплошная жуть…»

Стивен Кинг

«Сердца в Атлантиде»

Ему часто снился один и тот же сон. Один и тот же, но всё же Рицка каждый раз переживал его как в первый. И каждый раз задавался вопросом: насколько тонка граница между сном и явью? Насколько чётко мы можем разграничить реальность и то, что лежит за её пределами? Бесконечные обрывки бессвязных мыслей, поступков, сюжетов, существующих одновременно и тающих в пустоте. И не за что ухватиться. Все спасительные нити заняты. В этом мире без привычных нам входов и выходов, без начала и конца так легко заблудиться. Потерять последнюю нить-зацепку, а вместе с ней и способность отличать действительность от бесконечных изощрённых игр собственного подсознания.

Он точно знал, что не спит. Рицке казалось, он ещё не утратил последних связей с миром реальности. Но он также точно знал, что и не бодрствует. Просто лежит в своей кровати, но присутствует как будто вне собственного тела. Он не может шевелиться – мозг не управляет телом. Может только смотреть, как в полумраке комнаты колышется от лёгкого ветра шторка цвета лаванды.

Холодно. Тихо. Слишком тихо. Куда-то исчезло даже тиканье часов. Но ведь в реальности оно точно было. А в этой гулкой пустоте - нет. Значит ли это, что он находится уже не в своей комнате? Или не в этой реальности? И не в этом времени?

Рицка представил, как на пол падает стеклянный стакан и разбивается вдребезги. Но при этом не слышно ничего. Все звуки проглатывает пустота. Ни вздоха. Ни шороха сминаемой постели. Ничего не будет в этой комнате.

А потом приходит Сеймей. Медленно идёт мимо кровати мальчика, снимает пиджак и вешает на спинку стула. Что он делает? Это точно какой-то нелепый сон.

Рицка хочет сказать брату, что не спит, но он будто бы разучился говорить. И чей-то неприятный голос подсказывает, что ни один звук, произнесённый им, не долетит до слуха Сеймея.

…потому что он здесь, а ты там. Вы находитесь по разные стороны одной и той же сюрреалистической картины…

Сеймей останавливается у окна, сминает в руках тончайшую ткань шторы, а когда отпускает – она так и остаётся висеть неподвижно, словно став свинцовой и неподъёмной для ветра.

Внезапно Сеймей оборачивается. И Рицка точно знает, что брат видит его. Но сам мальчик не может разглядеть лица Сеймея - в комнате слишком темно. Однако чувство, что на него смотрят и знают, что он не спит, вызывает в груди тугой комок невысказанных слов.

И что-то ещё не так. Что-то не так с Сеймеем. И Рицка вдруг понимает, что не видит его лица не потому, что в комнате темно. А потому, что его просто нет. У Сеймея нет лица. Вместо него чёрная зияющая пустота, обрамленная тёмными волосами. И эта пустота смотрит прямо на него.

И нет сил закричать.

А Сеймей поднимает руку, которая тоже вся чёрная. На ней нет кожи. И эта рука, точнее, то, что было когда-то рукой, рассыпается в пепел, который исчезает, не долетев до пола.

Рицка кричит. Отчаянно, надрывно, зажмурив глаза, подарившие ему столь жуткое видение. И вместе с криком он просыпается в своей влажной и холодной постели, в комнате, где тикают часы, и слушает свои прерывистые вздохи.

Тик-так, вдох-выдох.

Уже два года прошло с той ночи. А сон так и не изменился. В то время как реальность, похоже, изменилась безвозвратно.

- Рицка? Почему ты такой грустный? Не выспался? – Сеймей возник из ниоткуда и взъерошил Рицке волосы на макушке.

Мальчик вывернулся из под его руки, тряхнул головой, так, что несколько чёрных прядей упало на глаза.

- Во сколько придут твои друзья? – спросил Сеймей, так и не дождавшись ответа на первые два вопроса.

Рицка посмотрел в окно на медленно падающие снежные хлопья и вздохнул.

- Они не придут.

- Почему? – Сеймей сел на кровать. – Ты разве не пригласил их?

- Я не хочу отмечать, - ответил мальчик, растягивая слова в лениво-равнодушной манере.

- Это из-за того, что Агацума не придёт?

Рицка порадовался, что Сеймей не видит его лица. Иначе он всё понял бы по тому, как дрогнули его губы и сошлись брови, когда он услышал эту фамилию, произнесённую Сеймеем с такой холодной небрежностью.

- Потому что ты не позволил ему прийти, - ответил Рицка, мысленно приказывая сердцу успокоиться. Он должен вести себя как взрослый. Он должен стать сильным. Должен.

- Рицка. Мы ведь уже сотню раз говорили об этом, – Рицка услышал, как брат поднимается с постели и снова идёт к нему. Хочет завладеть его взглядом. Думает, что ему удастся добиться его расположения, только лишь посмотрев в глаза, поймав улыбку, коснувшись детского ушка. Так было раньше. Но за два года многое может измениться, Сеймей.

И Рицка сжимает подлокотники кресла, ощущая под пальцами шершавость пластмассы, и продолжает смотреть в окно, даже когда Сеймей встает перед ним на колени, развернув его стул к себе.

- Рицка. Раньше ты никогда не сердился на меня, - говорит он.

Рицка молчит, хотя внутри столько невысказанных слов, разрывающих грудь, что трудно дышать. Но все эти слова никак не связаны друг с другом. Совсем не те слова, которые должен говорить взрослый.

- Ну? Посмотри же на меня, - Сеймей теребит его за рукав толстовки, ловит руку, сжимает её крепко, переплетая пальцы. – Мама приготовила всё, что ты так любишь. Её сыновья теперь снова с ней, и она так счастлива! Она старалась для тебя, ты же не хочешь расстраивать её? Утром она сказала, что её Рицка теперь уже совсем большой мальчик. Сказала, что ты можешь позвать своих друзей. Давай же, Рицка, тебе сегодня четырнадцать, это твой день! Твой праздник, и мы с мамой хотим порадовать тебя. У нас снова нормальная полноценная семья, как ты и хотел.

Рицка поморщился, опустил взгляд на Сеймея и сказал:

- Соби тоже мой друг.

И что-то в глазах Сеймея едва заметно изменилось от этих слов. И вроде это был такой же Сеймей, что и секунду назад, а вроде и нет. Как будто он заледенел за это бесконечное мгновение, замёрз на месте, только глаза горели. Наверное, такой же взгляд у него был бы, если бы Рицка дал ему пощёчину.

- Ты ошибаешься, Рицка. Агацума тебе не друг. Он тебе вообще никто, даже не боец! – и снова ударение на фамилии Соби, и губы Сеймея кривятся в презрении, и его прекрасное лицо вмиг становится отвратительным в своей жестокости. – Ты же знаешь, что я запретил ему приходить к нам домой! Ноги его здесь не будет! Каждая собака должна знать своё место, Рицка!

- Соби не собака. И он мой друг, - ещё раз повторил Рицка всё тем же спокойным уверенным тоном.

И снова что-то произошло с Сеймеем. Что-то настолько противное, что Рицка предпочитал бы не знать, что именно, и какие мысли были у Сеймея в тот момент в голове.

- Прежде чем разбрасываться такими громкими заявлениями, тебе следовало бы получше узнать этого… человека, Рицка. Агацума ужасен. Он… Он совершенно беспринципный, извращённый, отвратительный, слабый, никчёмный, жестокий, в конце концов! Я уже успел не раз пожалеть, что оставил его тебе! К сожалению, он очень дурно повлиял на твоё развитие.

Рицка вдруг улыбнулся, и эта улыбка на бледном лице выглядела так болезненно и пугающе в контрасте с ярко-алыми губами, что Сеймей замолчал на полуслове.

- А Соби никогда не говорил плохо о тебе, - сказал мальчик, аккуратно высвобождая свою руку из крепкой хватки Сеймея.

Сеймей осел на пол, ничего не говоря и позволив Рицке подняться со стула.

- Холодно сегодня, да? – Рицка подошёл к балконной двери, словно хотел приоткрыть её, но в последний момент передумал.

- Ты изменился, Рицка, - сказал Сеймей.

- Ты тоже, - ответил тот – А теперь я, пожалуй, спущусь вниз. Не хочу расстраивать маму.

Глаза Сеймея стали похожи на узкие щёлочки, затемнённые сенью ресниц. Рицка знал, что брат ненавидит, когда он поступает так, как будто сам принял решение, как будто никакие уговоры тут значения не имели, а только убеждение самого Рицки: «Не расстраивать маму».