Холодная зима (СИ)

- А ты каждый день злишь меня снова и снова, зная, что не делай ты этого, мне было бы легче. Так что мы квиты. И я не притворяюсь перед Рицкой. Я действительно люблю его.

Нисей усмехнулся, но тут же скривился от боли:

- Самому себе бы хоть не врал. Ты хоть знаешь, что такое любовь, Сеймей?

- Конечно, знаю. А вот ты, похоже, понятия об этом не имеешь, Акаме. Твоё духовное начало устроено слишком примитивно, чтобы ты понимал такие эфемерные материи, как любовь. И уж конечно, ты сам никогда не любил. И, пожалуй, даже не способен на это.

- И что с того? Ну, не любил. Ну, не понимаю, зачем это вообще. Но я не настолько тупой, каким ты пытаешься меня выставить. Кое-какие простые вещи я всё же понимаю. И, если любовь действительно то, что я слышал про неё, то ты любишь Рицку так же, как я люблю, скажем, того же Агацуму.

- А тебе не кажется, что ты снова чересчур разговорился? Попридержи язык, Акаме, а то ему уже давно угрожает отрезание с моей стороны.

- Уже дрожу от страха. Ты не можешь запретить мне говорить. И я буду говорить всё, что хочу, потому что я не твоя верная собачонка.

- Нет, Нисей, ты как раз собачонка и есть. И тебе придётся с этим мириться. Потому что главный здесь я и только я.

Нисей вдруг поднялся и сел на постели, в упор глядя на свою жертву. Их лица находились в паре сантиметров друг от друга. Нисей тяжело дышал.

- Ты лучше не зли меня, Сеймей. Сегодня ты уже достаточно бесил меня.

- Значит так, да? – Сеймей попытался ухмыльнуться, но вышло неправдоподобно, и он на всякий случай отодвинулся от бойца. – Значит, теперь ты мне угрожаешь? И что же ты сделаешь, хотелось бы знать?

- А вот прямо сейчас поднимусь к твоему спящему драгоценному Рицке и скажу ему, что его любимый и оплаканный Агацума жив.

- Ты не сделаешь этого. Я запрещаю тебе, - Сеймей отодвинулся ещё дальше. Нисей видел, что его жертва нервничает, и это только заводило его ещё сильней. Ему хотелось угрожать, давить там, где больно. Хотелось, чтобы Сеймею тоже было больно, так же, как и ему.

- А мне плевать, что ты там запрещаешь. Хочешь послушания — иди к Агацуме, он тебя уже заждался. Вот только я сильнее, теперь я точно сильнее, и ты это знаешь, и поэтому не уходишь.

- Хочешь довести меня? Хочешь, чтобы я ушёл к нему? Я ведь сделаю это, дождёшься, Нисей. Он куда полезнее и умнее тебя.

- Слышал бы тебя сейчас твой маленький сладенький Рицка. Узнал бы ты тогда настоящую любовь, Сеймей. Он бы кинул тебя, не задумываясь. Он бы никогда не простил твоё враньё. Весь этот фарс, устроенный тобой, - Нисей поймал Сеймея за ворот рубашки и притянул к себе. – Ты не отрежешь мне язык, и мне противны пустые угрозы. В моей власти пойти и выложить Рицке всю правду о тебе, так что не спеши заявлять, что ты сейчас здесь главный, Сеймей, возлюбленный мой.

- Тогда я убью тебя, - Сеймей пытался вырвать свой воротник, не касаясь руки Нисея, но тот ещё крепче сжимал его рубашку, ещё ближе притягивал к себе, обжигая кожу горячими болезненными вздохами. И тогда стало страшно. И трудно дышать. Сеймей ненавидел себя, когда боялся, он сразу ощущал свою уязвимость, а свидетеля своей слабости он мог уничтожить, не задумываясь.

Ему действительно было страшно. Тёмная комната, сильные руки, сжимающие горло. Нисей сегодня серьёзен.

- Убьешь? – Нисей улыбнулся. – А вот это уже интереснее. Но этим ты меня тоже не напугаешь, Сеймей. Что, закончились угрозы? Или ещё что-то осталось? Пока я знаю, что Агацума жив, ты будешь обращаться со мной бережно, как со взрывчаткой. Потому что мало ли, правда? И чтобы купить моё молчание, тебе тоже придётся жертвовать кое-чем, Сеймей. Например, поделиться силой, когда твой боец подыхает из-за твоей же брезгливости. Как ты смотришь на это, Сеймей?

- Отцепись! – закричал Сеймей. Он хотел вырваться, уже даже не боясь коснуться его запястий, только бы вырваться и уйти нетронутым. Но Нисей, видимо, по-настоящему жаждал силы, ему было слишком больно, чтобы продолжать терпеть это молча. И он с жадностью впился в губы Сеймея, целуя, кусая до боли, до крови, до отчаяния. Теперь ему тоже больно. Теперь его сердце тоже колотиться, хоть раз, но их сердца бьются в одном ритме, как и положено бойцу и жертве. Пусть хоть раз, но как же это приятно — чувствовать эту силу, ощущать под собой его страх со вкусом крови.

И боль прошла, и Нисей отстранился, глядя в расширившиеся от безвольного ужаса глаза своей жертвы.

- Я тебя ненавижу, - выплюнул Сеймей, задыхаясь, перепачканными кровью губами.

- Взаимно, - ухмыльнулся Нисей и разжал руки.

Успокоившись, он снова лёг на диван, а Сеймей, как только ощутил себя свободным, вылетел из комнаты и побежал в ванную. Он запер за собой дверь и включил воду, но устоять над раковиной не смог и осел на пол, дрожа и судорожно ловя ноющими припухшими губами влажный воздух. По щекам неожиданно потекли слёзы жалости к себе, и Сеймей ещё больше возненавидел Нисея за эти слёзы. Как смеет он так обращаться с ним? Как он смеет? Никому не позволено унижать его. Никому.

Он запустил пальцы в волосы и уткнулся лицом в согнутые колени. И если бы кто-либо увидел его сейчас таким, Сеймей убил бы его без колебаний. А если бы это был Рицка, Сеймей сделал бы так, чтобы тот никогда уже не вспомнил об этом. Рицка. Рицка. Маленький Рицка. Будет ли у нас снова всё как раньше?

И не было сейчас человека, которого Сеймей не ненавидел бы. Ему казалось, что все виноваты в том, что он испачкался в этой грязи, что сидит сейчас на ледяном, выложенном кафелем полу, и хнычет как ребёнок. Все в этом виноваты. Даже Рицка. Рицка, который любит только Соби. И, прежде всего, виноват Нисей. Отвратительно. Как же всё это гадко.

Чистая любовь. Это действительно миф? Или, может, он сам пачкает всё, к чему прикасается? Ненавижу.

*

Телефонный звонок. Уже давно хочется поменять мелодию, но что-то останавливает, хотя звонок кажется ему теперь резковатым. Режет тишину, которую он так любит, но напоминает о чём-то тёплом. В этом холодном многоквартирном доме этого так не хватает.

Соби потянулся за трубкой, идя по звуку к столу. У стола поверхность гладкая и слегка прохладная – отполированное дерево.

- Алло? – собственный голос эхом отдаётся в трубке, и Соби старается не прижимать телефон к уху, чтобы не тревожить обострённый слух резкими звуками чьего-либо голоса.

- Ты дома? – Сеймей часто дышит и как будто проглатывает комок. Нервничает? Его напряжение сразу передаётся Соби.

- Странный вопрос. Ты же знаешь, я не выхожу из дома.

- Вот и прекрасно, - Сеймей тут же успокоился, вздохнул. – Я сейчас приду.

- Почему предупреждаешь? Что-то случилось?

- Ничего.

И тишина. Сеймей бросил трубку. Соби положил телефон обратно и, пошарив ладонью по столу, нащупал очки, надел их. Он не понимал, зачем они ему. Теперь он избавлен от необходимости носить очки. Во время аварии стёкла в них разбились, но Соби вставил новые и продолжал надевать очки каждый день. Сеймей не возражал. Наверное, ему так тоже было привычнее.

Не зная, чем себя занять в ожидании Сеймея, Соби открыл окно, впуская в душную комнату вечернюю прохладу. Сегодня ветрено. Соби закурил, втягивая в лёгкие мягкий дым “Seven Stars” и оперевшись локтями о подоконник. Он помнил, что раньше у него был балкон, но очертания этого балкона вырисовывались в памяти расплывчатыми образами всех виденных раньше балконов, так что Соби не был уверен, что это его собственный. В крошечной квартирке, где он жил сейчас, балкона не было.

Но были и яркие воспоминания. Соби очень хорошо и ясно помнил свои картины. Он мог восстановить их в памяти до мельчайших деталей, помнил как рисовал их. Помнил запах краски. Ему всегда говорили, что его картины прекрасны. Отчасти он верил в это. Ему и самому нравились собственные работы. Кто-то сказал ему когда-то, что у него обострённое чувство прекрасного. Кто же это был? Кто-то говорил, что он может видеть красоту во всём и воспринимать её отстранённо. Этот кто-то говорил также о богатстве его внутреннего мира. Он явно ошибался.