Место третьего (СИ)

Ну ещё бы. Понятно, откуда ноги растут. То, что я наблюдаю со стороны родителей — а преимущественно, разумеется, мамы, — порой ввергает меня в шок.

Например, все её разговоры с Рицкой неминуемо обрываются посередине этим полумечтательным-полуболезненным «а вот прежний Рицка…». И далее следует рассказ о некоем «прежнем Рицке», видеть которого в нынешнем она, похоже, решительно не хочет. Мама говорит с ним как с каким-нибудь дальним родственником, который приехал погостить, и ему безумно интересно услышать о привычках и поведении её младшего сына. Рицка в ответ на это только молчит и иногда извиняется, но чтобы увидеть, как сильно он при этом огорчается, особо всматриваться не нужно.

Всё это выглядит настолько мерзко, что я, как могу, эти мамины рассказы о прошлом немедленно пресекаю, а Рицку стараюсь тут же чем-то отвлечь. Но спустя неделю после его возвращения домой за ужином отец недвусмысленно намекает, что пора бы мне уже и в школу возвращаться, иначе этот учебный год закончить не смогу. И так почти все итоговые тесты пропустил, везением будет, если сумею быстро сдать всё в каникулы. Так что приходится послушаться и уже на следующий день отправляться к Учияме-сенсей на поклон. Выслушав мою историю, она обещает помочь, но становится предельно ясно, что на ближайшие недели две мне придётся поселиться в школе, как я до этого жил в клинике. А значит, контролировать ситуацию дома уже не смогу.

В том, что мой контроль тут просто необходим, убеждаюсь уже через пару дней, приползя домой после четырёх тестов и застав совершенно жуткую сцену.

Мама с Рицкой сидят на диване в гостиной, держа на коленях огромный семейный фотоальбом двадцатилетней давности. Рицка отвернулся к стене, изредка скашивая глаза на фотокарточки, мама ожесточённо тычет пальцем в одну из них.

— Я ведь только что говорила! Это твой дедушка. Неужели трудно запомнить?! Вот, смотри. Посмотри, я сказала! Видишь?

— Да.

— Кто это?

— Это мой дедушка.

— Конечно! Я же три раза тебе уже показала!

— Мама, ты что творишь?! — подбежав, выхватываю альбом у неё из рук и швыряю в кресло.

— А ты как думаешь? Он должен знать своих родственников. Он совсем никого не узнаёт!

— Разумеется, не узнаёт. У него амнезия.

— Вот пусть и вспоминает, — поднявшись с дивана, она бросает на Рицку брезгливый взгляд. — Посмотри на него, Сэймей. Ему даже неинтересно. Я почти два часа ему рассказываю и показываю, а он не может никого запомнить.

— Рицку нельзя перегружать информацией, — говорю я, сдерживаясь изо всех сил. — Не нужно заставлять его, если ему это не интересно.

— А должно быть! Это же его семья.

— Его семья сейчас — это мы. А ты даже не пытаешься…

— Это ты не пытаешься! Ты ничего ему не рассказываешь и не показываешь — только выводишь гулять, как собаку. А ему нужно вспоминать! Он должен хотя бы знать, кто его родственники и кто он сам.

— Мама, ты такую глупость сейчас сказала…

— Я хоть что-то для него делаю, Сэймей.

— Для него? Или для собственного успокоения?

Поджав губы, она качает головой и выходит в коридор. Но тут же, словно передумав, возвращается.

— Он очень сильно изменился, Сэймей. Я думаю, он не не может, а не хочет становится таким, каким был раньше.

— Хватит, мама, — я кошусь на Рицку, который опустил голову и делает вид, будто и не слышит этого разговора.

— Если бы Рицка просто потерял память, он бы хотел всё вспомнить. Он бы обязательно попытался!

— Мама. Замолчи немедленно.

Вопреки моим ожиданиям, она даже не обижается. Только странно смотрит на Рицку и бормочет себе под нос:

— Он совсем другой, он не такой… Его как будто подменили. Он ничем не похож… на моего Рицку.

Только я набираю в грудь воздуха, чтобы высказать маме все свои соображения на её счёт, она разворачивается и на этот раз уходит насовсем. Проводив её взглядом, подхожу к дивану.

— Рицка, не расстраивайся и не слушай её. Она просто… Рицка?

И вот теперь становится ясно, почему он головы не поднимает. На коленях, по серой ткани брюк, расползается несколько тёмных пятнышек.

— Рицка, ну не нужно.

Сажусь рядом, обнимаю его, глажу по спине, шепчу что-то утешительное. Он в моих объятиях как тряпичная кукла, даже не делает попыток высвободиться или обнять в ответ. А когда я наконец отстраняю его от себя, лицо у Рицки уже сухое, только веки немного покраснели.

Несмотря на усталость, предлагаю сходить погулять в парк, на что Рицка тут же соглашается, хоть и без особого энтузиазма. Скорее всего, на улицу ему идти совершенно не хочется, но оставаться дома не хочется вдвойне.

Спустя неделю встаёт острый вопрос о возвращении и Рицки в школу. Уроки у них, как и у нас, закончились, тоже только тесты остались. Хаттори-сенсей уже в курсе нашей ситуации и пообещала помочь с переводом в четвёртый класс. Но для этого Рицке всё-таки придётся явиться в школу до каникул и написать несколько контрольных. Я этому обстоятельству даже рад — поменьше под носом у мамы торчать будет. Да и психолог сказала, что ему уже вполне можно начать контактировать с классом.

Рицкин психолог заслуживает отдельного упоминания. Первый раз мы явились к ней в назначенную среду всей компанией: то есть мы с Рицкой и родители в нагрузку. Я думал застать в кабинете солидного взрослого специалиста, какой нам и анонсировал свою ученицу Такаги-сенсей, но она оказалась… девчонкой. Весёлой девчонкой с модной стрижкой и хитрыми глазами, которые она очень правдоподобно умела округлять.

— Кацуко Чо, — поклонилась она родителям и посмотрела на Рицку, жмущегося у меня за спиной. — А ты, должно быть, Рицка-кун.

Дальше прятать Рицку стало уже неприлично, и я подтолкнул его вперёд. Он, не поднимая головы, выдавил из себя приветствие, и таким образом знакомство состоялось. Вместо того чтобы сразу же заняться им, Кацуко-сенсей проводила его в соседнюю комнату, специально предназначенную для «ожидающих детей», разрешила брать книги и включать телевизор и вернулась к нам. Мне даже уже стало интересно, что именно она нам предложит в качестве лечения. Но ничего подобного она не сказала.

Налив нам чаю, Кацуко села напротив, поигрывая ручкой, и начала расспрашивать родителей о жизни Рицки в последние месяцы, о возможных травмах и стрессах. Все эти вопросы я и раньше слышал: сначала от Сяхоу, потом — от невролога, затем — от Такаги-сенсея. Очевидно, поняв, что ничего интересного она так не узнает, Кацуко зашла с другого конца: а какой была обстановка дома? Как Рицка на неё реагировал? Что его волновало? Чем он занимался после школы? Чем делился? О чём говорил?

Родители принялись бормотать что-то нескладное, потому что ответ у них имелся лишь на первый вопрос, и мне приходилось то и дело вставлять свои комментарии. Тут-то Кацуко и сообразила, что если ей нужны сведения не о внешней жизни Рицки, а о личной, с этим обращаться лучше ко мне. Так что она сразу потеряла интерес к родителям и до конца часа общалась только со мной.

Когда наше время подошло к концу, Кацуко попросила прийти в следующую среду и уже в чуть более ужатом составе. Родители отправились за Рицкой, а я задержался, чтобы узнать то, о чём она пока так и не обмолвилась.

— Сенсей, что вы планируете делать, чтобы вернуть Рицке память?

— Откровенно говоря, Аояги-кун… — она слегка помялась, — тотальная амнезия почти необратима. Хоть я пока и не говорила с вашим братом, у меня на руках полная история его болезни и мнение Такаги-сенсея. Я, как и он, думаю, что сделать мы, к сожалению, ничего не сможем.

— Тогда в чём будет смысл ваших сеансов?

— Задача Рицки-куна не вспомнить, каким он был раньше, а принять себя нового, научиться жить с чистого листа. Задача эта трудная, но я намерена сделать всё, чтобы он с ней справился.

— Надеюсь, ему вы не будете об этом говорить?

— Разумеется, нет. Всё, что ему нужно знать, — это что наши сеансы помогут. А чем именно — другой вопрос, и сейчас он для Рицки-куна не так важен.