Место третьего (СИ)

— Во время гипноза мозг входит в состояние тета-ритма… — мягко начинает сенсей, но, заметив выражение на лицах родителях, вздыхает: — Если говорить ненаучным языком, то гипноз — это очень тонкая работа с подсознанием и, в некоторых случаях, глубинной памятью. При ошибке можно сделать человеку неверное внушение, нарушить доступ к его памяти или же вообще её лишить. У меня есть все основания думать, что именно такая ошибка и имела место быть.

Да, тема гипноза и внушений мне близка. Вот только одно пока не складывается…

— Сенсей, но разве тогда амнезия не случилась бы сразу после сеанса или во время него? Прошло полдня, прежде чем это произошло.

— Всё верно, Аояги-кун, это именно тот момент, который мне пока трудно объяснить. Но дело в том, что при отсутствии травмы или явной психологической причины амнезия наступает не резко, а проявляется постепенно. В случае вашего брата неудачный гипноз послужил причиной кратковременной комы. Она, скажем так, полностью перезагрузила его мозг и стёрла все воспоминания.

— Я не очень понимаю… — шепчет мама.

— Представьте, что вечером у вас начался лёгкий кашель. Вы ложитесь спать, а утром просыпаетесь с простудой. Если бы вы бодрствовали всю ночь, то симптомы простуды стали бы проявляться постепенно. А так получается, что заснули вы здоровой, проснулись — больной. А накануне вы ели на улице мороженое и шли под снегопадом с непокрытой головой. Мороженое в нашем случае — это то, что случилось во время сеанса.

Мама уже открывает рот, чтобы задать очередной идиотский вопрос, но я её опережаю:

— Здесь всё понятно. Вы не сможете сказать наверняка, кома вызвала амнезию или наоборот, стала её следствием. Хотя скорее второе. Главное, что это случилось после работы Сяхоу. — Сенсей кивает. — А что будет дальше? Он вспомнит… хоть что-нибудь?

— К сожалению, нам это неизвестно. При полной амнезии… Иногда воспоминания начинают возвращаться сами, через несколько дней, месяцев или даже лет, правда, чаще всего лишь о последних событиях. А иногда… — он умолкает.

— А вы раньше такое видели?

— Конечно, у меня были пациенты с различными формами амнезии. И, опережая ваш вопрос, сходных между собой случаев, не связанных с черепно-мозговой травмой, почти не бывает. Сознание — это куда более тонкая материя, чем тело. У каждого пациента свой случай. А что касается вашего брата, то развитие его болезни немного необычно, но вполне объяснимо.

Родители уставились на меня — разумеется, не понимают, к чему я всё это спрашиваю. Зато теперь я абсолютно уверен, что это не системное. Даже если Томо был прав и прежние провалы в памяти могли быть связаны с проявлением Силы, нынешнее состояние Рицки — полная заслуга этого китайского ублюдка.

— Что нам теперь делать, сенсей? — спрашивает мама, кажется опять собираясь плакать.

— Вашего сына оставят в отделении ещё на пару дней. Ну а после выписки вам придётся привыкать к тому, что случилось. Скажу вам сразу, это будет очень трудно, как для него, так и для всех членов семьи. Но я уверен, вы с этим справитесь. Ну и, разумеется, я направлю его к психотерапевту.

— Нет, — отрезаю я. — Больше никаких…

— Не к простому психологу, Аояги-кун, а к настоящему специалисту. Вашему брату нужно заново узнавать себя, свою семью, окружающий мир. Поймите, сейчас он потерян и напуган. У него, естественно, будут проблемы с социализацией и с общением. Психотерапевт поможет ему смириться с ситуацией, принять себя и наладить контакты с другими. Не волнуйтесь, у меня есть на примете очень хороший специалист — моя ученица, талантливый клинический психолог. Всё наладится, не переживайте.

Родители принимаются снова задавать те же вопросы — «что делать?» — только в других формулировках, а я подхожу к первому сенсею, имени которого до сих пор не знаю, в этот момент выходящему из отделения.

— Теперь к нему можно?

— Да, идёмте, я вас провожу. Такаги-сенсей всё вам объяснил?

— Предельно понятно, — откликаюсь я мрачно.

Мы доходим до палаты в самом конце коридора, сенсей останавливается возле дверей.

— Аояги-кун, постарайтесь…

— Я уже всё понял, сенсей. Не надо.

— Я просто хочу предостеречь вас от ошибок ваших родителей.

— Вы о чём?

— Не говорите ему того, что говорили они. Он по-прежнему ваш брат, только он не помнит этого. Не требуйте от него вас узнать — это бесполезно, он только сильнее расстраивается. И попытайтесь не проявлять… — сенсей косится на дверь в общий коридор, — бурных эмоций. Он и так очень напуган.

— За это можете не волноваться.

— Хорошо. Тогда идите и… Постарайтесь его не утомить. Будьте помягче.

Всего этого он мог бы и не говорить — я же не идиот. Но я вполне могу себе представить, что устроила мама. Наверняка это были истеричные рыдания-обнимания-вспомни-нас-Рицка-почему-ты-нас-не-помнишь-как-же-так. А с воображением у меня всё отлично. Если бы я проснулся, не помня собственного имени, и на меня бы набросилась зарёванная невротичка…

— Удачи вам и держитесь, — напоследок улыбается сенсей и уходит.

Мы остаёмся с дверью один на один. Сейчас мне жизненно необходимо справиться с волнением. Страха Рицки нам обоим хватит, как и тревоги. Из нас двоих я должен быть оплотом уверенности и спокойствия. Наконец набравшись решимости, тяну ручку двери и переступаю порог.

Рицка лежит в постели на боку, спиной ко входу, съёжившись в комочек. Услышав, что кто-то вошёл, он только сильнее прижимает Ушки к голове и пытается повернуть голову. Тут я соображаю, что из-за недавней пункции на спину он пока лечь не может.

Не то чтобы мне сейчас сильно помогает давний курс луновской психологии — просто каким-то шестым чувством я знаю, что мне делать и как. Например, знаю, что обойти кровать нужно медленно, никаких резких звуков или движений. Почему-то понимаю, что в глаза ему смотреть нельзя — это я его уже видел, а он меня… ещё нет. Сначала пусть первым меня рассмотрит — в бою это всегда даёт преимущество. И подавать голос не стоит, пока я не появлюсь в поле его зрения. Вначале — картинка, потом — звук.

Не поднимая головы, дохожу до окна, присаживаюсь на подоконник, и только теперь перевожу взгляд на него. Не знаю, что я ожидал увидеть, но в первую секунду испытываю облегчение. Это Рицка. Это мой Рицка. Он нисколько не изменился. Он всё тот же. Ушки двигаются точно так же, как раньше, выражение лица хмуро-недоверчивое, но такое я видел у него сто раз. Губы плотно сжаты — тоже ничего нового. Это по-прежнему мой Рицка.

— Привет, Рицка, — осторожно улыбаюсь я.

Он внимательно изучает меня, хмурится, но молчит. Наверняка пытается вспомнить.

Выдерживаю паузу, чтобы он перестал выискивать меня на подкорках сознания. И действительно: несколько секунд — и морщинки на лбу разглаживаются. Мыслительный процесс завершён, результат нулевой, файл не найден.

— Я твой брат, — сообщаю я со всей мягкостью, на которую способен. — Сэймей.

Вижу, что губы у него еле заметно шевелятся, беззвучно повторяя моё имя. Я даже не спросил родителей, о чём они с ним говорили и упоминали ли меня. Правда, если это был не разговор, а сопливая истерика, Рицка вряд ли понял хоть что-то, кроме того, что мама у него с адекватностью не в ладах.

Он долго молчит, осмысливая новое знакомство, и пока, наверное, не знает, как вести себя со мной. Но я тоже не тороплюсь продолжать. Пусть хоть как-то сначала отреагирует.

Наконец Ушки у него если не встают, то хотя бы расслабляются. Он опускает глаза и очень тихо бормочет:

— Я тебя не помню, — и, помешкав, почему-то добавляет: — Извини.

Так, контакт вроде бы налаживается. Оттолкнувшись от подоконника, приближаюсь к кровати и опускаюсь на самый край, на безопасном расстоянии.

— Тебе не нужно извиняться. Ты просто заболел. Но ты в этом не виноват.

Почти на минуту опять наступает тишина. Я вновь жду реакции от него. Рицка задумчиво покусывает губу, теребит пальцами угол наволочки.

— Она… Мама… Она всё время плакала.