Место третьего (СИ)

— Нетрудно научиться жить в одиночестве. Великий труд — научиться доверять другому, как самому себе. Полностью открыть свою душу для соития…

Я так и знал, что без порнографии не обойдётся. А остальные внимают, внимают с одухотворённым выражением на лицах. Кто-то за руки взялся. Сейчас расплачусь от трогательности момента.

— …Не позволять никому вставать между вами и нарушать гармонию вашей пары. В этом мире теперь вас только двое. И вы едины.

Нет, вот теперь я точно на свадьбе. А двое… Да, сенсей, совершенно верно. Этот мир только для нас двоих: для меня и Рицки. Всё остальное — метафизические побочные эффекты.

— Оберегайте, защищайте вашу целостность. В вашей паре нет места третьему.

И Минами останавливает скользящий сквозь толпу взгляд на мне. Сенсей, вам бы на этой фразе в зеркало бы лучше глядеть.

Он ещё с полминуты бормочет что-то пафосное и несуразное, потом наконец-то сползает со сцены под шквал аплодисментов. Чем это их, хотел бы я знать, так его слова зацепили?

К счастью, дипломы выдаёт не сам директор, а один из учителей. Каждый из многочисленных десятков учеников поднимается на сцену, чтобы взять свою корочку, поклониться и затеряться в толпе под редкие хлопки. И всё это тянется настолько долго, что я даже перестаю поглядывать на часы — последний автобус из Гоуры отчаливает через пятнадцать минут. Заскучав, чуть не пропускаю момент, когда называют моё имя. А сходя со сцены, отмечаю, что мне хлопали вообще считанные единицы.

Официальная часть подходит к концу лишь к полуночи. Затем нас на полчаса выгоняют из зала, чтобы посмотреть небольшой салют на улице, а когда мы возвращаемся, стулья уже сменили на длинные столы с закуской, на сцене появился отдельный стол для учителей. Я стараюсь незаметно убраться отсюда хотя бы в тихую спокойную спальню, но настырному Хироши удаётся усадить меня рядом с собой.

Лязганье приборов о тарелки, чавканье, тосты с интервалом в две минуты… Мне даже сидеть здесь противно, не то что есть. А все, как придурки, милуются, обнимаются и как бы всячески пытаются показать остальным: да, мы пара, единое, целое и всё ровно то, о чём сегодня говорил директор. Я одного не понимаю: почему сейчас, на выпуске? Демонстрации нужно проводить, когда ты с кем-то Имя разделил. Теперь-то что?

Меня абсолютно не заботят ни люди вокруг меня, ни их пустые разговоры о будущем, поэтому я принимаюсь разглядывать эти счастливые парочки. Четверти моих однокурсников нет — похоже, радоваться диплому будут только через год. А так из знакомых только Накахиры не хватает. Ну и Чияко, конечно.

Вожу взглядом по лицам преподавателей, пока не упираюсь в глаза Минами, застывшие на мне. Но он тут же отворачивается. Всё-таки не покидает меня ощущение подвоха. Вот как вцепилось в горло год назад, когда я забирал Соби, так не отпускает никак. Хорошо, что сегодня — последний день, когда Ритсу может сделать… да что бы он там ни задумал. А завтра меня уже здесь не будет. И я не увижу его больше никогда. И никакого «третьего» у нас не станет.

Эта мысль так греет, что я начинаю понемногу втягиваться в застольные беседы. Правда, стоит мне открыть рот и минимально спустить этих мечтающих дураков с небес на землю, все сразу замолкают, и никто не стремится вступать со мной в дискуссию. Так что быстро устав от ответного молчания, выхожу на крыльцо корпуса проветрить голову. И почти сразу же у меня за спиной появляется Хироши, чтобы прикурить и, крякнув от удовольствия, затянуться первой за последние часы сигаретой.

— Что, не вдохновился? — усмехается он, привалившись к перилам.

— Нечем было.

— Может, зря Бойца не привёл? С ним бы тебе веселее было.

— С ним может быть веселее разве что на похоронах.

— Ну… тебе виднее.

Я общаться сейчас совершенно не настроен, а вот Хироши, кажется, не прочь поболтать.

— Как там твой брат?

— Осваивается.

— Ты на той неделе говорил, что дома у вас как-то не очень, да?

Вот о чём угодно он мог со мной заговорить, а выбрал самое больное…

— Всё паршиво, Хироши. И становится только хуже.

— Опять мама, да?

Да… мама. Хироши в тот раз позвонил не в самый удачный момент и даже через динамик услышал, что творилось на кухне.

— У неё, похоже, окончательно поехала крыша. Она ударила Рицку. А когда рядом кто-то есть, и до него она добраться не может, бьёт посуду. Уже все тарелки переколотила, дура проклятая.

— А папа что?

— А что папа? Я его последний раз ещё до экзаменов видел. Вскакивает ни свет ни заря и сбегает. Возвращается ночью. В выходные работать начал. Как будто его всё это не касается.

— А если маму… ну… на лечение отправить?

— И кто её отправит? Папа? Он даже обсуждать ничего не хочет и ни за что не согласится. Я?

— А ты не пробовал на неё… воздействовать? Может, успокоил бы?

Смешно, Хироши. Именно это я и сделал, когда она первый раз разбушевалась и запустила чашкой в стену у Рицки над головой.

— Пробовал. Не выходит. Наверное, что-то у неё в мозгах закоротило, и она воздействию не поддаётся.

— Слушай, а если…

— Хватит, Хироши. Не хочу об этом говорить.

О чём тут говорить? Есть один способ, который я пока не пробовал. Бойцовский гипноз может пробить любые выверты мозга. Но для этого нужно подключать Соби. А я не хочу. Система отдельно, семья отдельно. Я давно так решил и менять ничего не буду. Хорошо, что Рицка забыл встречу с Соби, а то сейчас я бы мог расхлёбывать её последствия.

Вообще, как это ни кощунственно, в его амнезии есть и плюсы. Его знания о Гоуре полностью обнулились. Теперь для него, как и для всех остальных, это просто «школа для одарённых». Всё. Точка. Безо всяких дуэлей и партнёров, о которых я ему успел столько всего за четыре года рассказать. И этой весной никто за ним не приехал. Как мне рассказала Нана, которую я случайно встретил по пути на один из экзаменов, в школе уже в курсе нашей ситуации. Совет счёл, что ребёнка, только что потерявшего память, не стоит тревожить ещё и известием о его системных способностях. Пусть его жизнь сначала войдёт в свой ритм, пусть он оклемается и заново освоится. А уже потом и можно заводить разговор о Гоуре.

По мне, так чем позже это произойдёт, тем лучше. Не потому, что новость может его шокировать или что-то в этом роде. Просто каждый день, проведённый с незнающим Рицкой, — это день, прожитый вместе. Когда он приедет в Гоуру, его жизнь круто изменится. И где тогда в ней окажусь я?

— Ну как знаешь, Сэймей. Ладно, я внутрь. Идёшь? Нет? Тогда увидимся.

Пускай, пускай веселятся… Вон я слышу, уже и музыка у них там играет. Парочки разбились по парочкам, наверняка танцуют, дурачатся, выпивают. Ну ничего, коллеги. Мы с вами ещё встретимся. Не успеете протрезветь завтра, как встретимся. Вот тогда и посмотрим, кто после этой встречи будет веселиться, а кто — раны зализывать.

Я, как неделя молчания у Соби истекла, приказал ему бросить вызов какой-нибудь паре — абсолютно любой. И за это время мой список побед пополнился ещё на две. Ну и что? И где обещанные американцы с их паранойей? Ничего не случилось. Небо всё такое же голубое, деревья такие же зелёные, а нас по-прежнему боятся.

— Не помешаю?

У меня судорога по телу проходит от этого ненавистного, немного насмешливого голоса. Даже оборачиваться не нужно — кольцо табачного дыма уже сомкнулось на горле.

— Пришли попрощаться?

— На самом деле поговорить. Возможно, Соби-кун не сказал тебе…

— О «Белом орле»? Сказал. Но здесь говорить не о чем. Мне плевать, что придумали себе американцы. К тому же отношения с другими школами — ваша проблема, а не моя. Значит, вам её и решать.

— Да, так я и думал.

Минами встаёт рядом со мной так близко, что и дальше делать вид, что разговариваю с фантомом, становится невозможно. Приходится повернуться к нему лицом.

— Теперь что? Наверняка спросите, почему я не пригласил на выпускной свою пару?

— Нет же, — он коротко морщится. — Не люблю ходить по кругу и циклиться на одних и тех же моментах. Присутствие пары на сегодняшнем вечере — вещь добровольная. Меня интересует другое: чем ты намерен заниматься дальше, Сэймей?