Красная - красная нить (СИ)

Джамия сначала не понимала, что происходит. А в какой-то момент просто перестала проситься ездить со мной, а на моё «я еду в Нью-Йорк» отвечала – хорошо, Фрэнки, будь осторожен, – и целовала меня в висок.

Это был сентябрь две тысячи первого. Сентябрь, перевернувший всё в жизни многих и многих людей. Время моего первого сотового, к слову сказать. Ещё в двухтысячном сотовые стали чем-то, что совершенно запросто можно встретить у человека на улице, и это вообще не удивительно. Мы с Элом и Лалой гуляли по Кони-Айленду. Стояла совершенно тёплая, почти летняя погода. Мы ели мороженое, а Лале купили огромное розовое облако сладкой ваты на палочке. Близнецы не стеснялись держаться за руки и иногда – целоваться. Я уже давно привык к их выходкам и не воспринимал как что-то, что могло меня беспокоить. Если не заглядывать к ним в документы, они были просто одной из влюблённых парочек, гуляющих по Кони-Айленду. Мы очень долго молчали – сегодня разговор не клеился. В воздухе и между нами, и вообще, висело какое-то странное напряжение. В конце концов Лала утянула нас обоих на лавочку, и мы продолжили молчаливо доедать – кто мороженое, кто вату. Говорить не хотелось, но вдруг Лала как-то вздохнула и произнесла:

- Мы должны ему рассказать, – и переглянулась с Элом.

Я весь обратился во внимание. Тон подруги меня откровенно заворожил.

- Хорошо, – кивнул Эл и снова уставился перед собой – на проходивших мимо по тротуару людей.

- Фрэнки, мы не говорили, но у нас тут недавно была знатная заварушка, – сказала она и вздохнула. – Она началась ещё в конце прошлого года, но вчера пришла к логическому завершению. Сначала мы не думали говорить об этом, чтобы не волновать и вообще… А сегодня. Я просто не могу так. Это не честно по отношению к тебе. Ты должен знать, какие мы на самом деле. И мы поймём, если ты больше не захочешь, – она как-то странно втянула воздух в этом месте, – приезжать к нам.

- Да что такое случилось? – выглянул я из-за Эла. – Давай уже, не томи.

И она поведала мне о их не очень хорошей истории.

Весной прошлого года их спалили – нехорошо спалили, со всеми потрохами. Уж не знаю, почему им так припёрло, но они зачем-то были вместе в общей душевой. Мужской душевой поздно вечером. По всей видимости, они были очень заняты, потому что не услышали, как к ним присоединился еще один человек. Это был третьекурсник и очень-очень неприятная личность, сын декана факультета истории. Явно, увидел он их в самый момент, когда обратить происходящее в недоразумение невозможно – всё всем ясно от сих до сих. Парень пораскинул мозгами и стал их этим шантажировать – пригрозил, что об их связи узнают в университете, что заберут общую, с таким трудом выбитую, комнату. Что лишат стипендии, а возможно, и вообще отчислят. Выглядел он при этом, видимо, весьма убедительно, потому что ребят проняло. Они поступили в лучший ВУЗ Нью-Йорка, и вылететь из него с клеймом инцеста было бы равнозначно концу всего.

- Сначала он не давал себе воли, – продолжала Лала, невидяще глядя перед собой. – Мы умудрялись откупаться небольшими суммами, видимо, папочка перекрыл ему поток карманных денег за какую-то провинность. Потом пошли экзамены, лето, мы разъехались и были уверены, что он забудет об этом за каникулы. Не тут-то было. Едва мы вернулись в Нью-Йорк, всё началось по новой. И вот вчера мы избавились от этого ублюдка.

Меня передёрнуло от холода в её голосе.

- Что вы сделали? – спросил я тихо. Эл не двигался и молчал, только крепче сжал руку сестры.

- Мы подставили его. Очень серьёзно, по-чёрному подставили, – сказала Лала. Я вытащил сигареты и закурил. Ребята оказались не против угоститься. – Всё дело было в том, что он оказался геем – неожиданно начал подкатывать к Элу, ты знаешь, на Эла много кто западал за эти три года, и мальчики, и девочки. Но никто не домогался так активно и грубо, как он. Он намекал, что если бы Эл был посговорчивее, это многое бы решило для нас. Это заявление можно было бы спустить на тормозах, продолжать откупаться деньгами, но мы пришли к выводу, что пора кончать этот балаган. Я достала наркотики – лёгкие, ничего особенного, просто развязывали язык и раздвигали рамки дозволенного. Эл достал камеру. Мы пригласили его к себе вечером – поговорить – и напоили пивом с наркотиком. Мы на самом деле не руководствовались каким-то особым планом, это было что-то хаотично придуманное и столь же быстро воплощённое, потому что не было уже никаких сил просыпаться каждый день и бояться, что что-то случится.

Я кивнул. Я прекрасно понимал, как это может ощущаться.

- Я сняла на видео, как он грязно пристаёт к Элу, будучи обдолбанным. На плёнке всё выглядело так, что Эл сопротивляется, а этот мудак распаляется всё больше. На следующий день он ничего не помнил, ходил довольный как петух. Вечером мы отнесли плёнку его отцу-ректору в анонимном конверте. Сегодня я видела приказ об отчислении без права восстановления…

Я докурил и размазал окурок о край урны.

- Вы всё правильно сделали, – сказал я. Лала вздохнула с каким-то облегчением, а Эл взял мою ладонь и крепко сжал. – Если бы мои яйца были покрепче, я бы тоже выгрызал своё счастье всеми возможными способами, – сказал я и встал. Улыбнулся близнецам, ещё сидящим на скамейке, мотнул головой – мол, идём, и тут бабахнуло. С нашего места было ничего не видно, но шум и гул вышли такими оглушающими, что внутри поднялся иррациональный ужас.

Ребята вскочили. Мы переглянулись.

- Что это? Что-то взорвалось? – взволнованно спросила Лала. А потом неожиданно зазвонил мой сотовый. Впоследствии я не понимал, как Майки это удалось вообще – прорваться среди тысячи тысяч звонков.

- Алло? Фрэнки? Ты где? Ты в порядке? – частил он в трубку, и я не понимал, что происходит.

- В порядке. Мы на Кони-Айленде, гуляем. А что случилось? Мы слышали, как что-то бабахнуло.

- Джерард звонил, – запыханно сообщил Майки. – Сказал, что в башни-близнецы врезался самолёт. Кажется, это террористический акт. Там такой дурдом творится, останься у ребят до завтра, если сможешь. Я позвоню твоей маме, скажу, что всё в порядке.

Он почти повесил трубку, как я вдруг выпалил:

- Как Джерард?

- Он в Хобокене, – выдохнул Майки. – С ним всё в хорошо. Отбой, до связи, Фрэнк.

Именно с этого дня пошёл новый виток. Новый виток чего-то, что можно назвать нашей историей.

Трагедия одиннадцатого сентября взорвала умы и затопила сердца людей невыплаканными солёными слезами. Стена потерявшихся без вести с фотографиями, свечками, письмами, кажется, была бесконечной. Каждый день у неё собирались толпы народу, потерявшие своих близких. Почти никто не выжил.

Я уже давно вернулся в Руттгерс и пытался учиться, но моя реальность словно начинала покрываться туманом, стоило мне лишь на секунду задуматься о том – а что, если бы я потерял его тогда? Что если бы не Хобокен? А Манхэттен? Соседняя с башнями улица? А что, если?..

Меня коротило. Замыкало. Я мог надолго вывалиться из реальности, одновременно размышляя и стараясь не думать об этом.

Группа, в которую меня затащил Мак-Гир год назад, и где я солировал (больше выплевывал свою злость в пространство) медленно разваливалась на куски. И хотя я любил «Пэнси», мне было с каждым днём всё сложнее находиться в этой наэлектризованной обстановке натянутости между людьми. Такая атмосфера совершенно не способствует творчеству. В какой-то момент я понял, что Тима несёт не в ту сторону, и что я доиграю в «Пэнси» до конца года и сваливаю. Хватит.

Это был вечер в конце октября, когда Мак-Гир притащил домой запись. Неуклюжую, явно сделанную на коленке, с двумя неровно дребезжащими гитарами и неуверенными ударными. Уже с первых фраз вокала меня продрало до костей, прошибло холодным потом.

- Что это? – спросил я у Мак-Гира.

- Да тут чудик один объявился, – пожал тот плечом. – Может, знаешь, брат твоего другана из «Айболл Рекордс». Естественно, я понял, о ком речь. Я узнал этот голос по первым строчкам. Джерард пел и каждым словом словно резал по живому, зашивал наспех и резал снова. Слушать его было сладостно и невозможно, я выключил проигрыватель.