Красная - красная нить (СИ)

Поэтому я навсегда запомнил тот вечер перед своим днём рождения. Я сидел на крыльце школы в конце дня, глядя на закатный оранжевый шар. Спокойные лучи били мне в глаза, и я смотрел в ответ до слепоты – уставший, разбитый после очередной драки, сдувшийся. Мне казалось, что я устал. Очень устал, а ведь прошло всего два месяца. Учиться ещё полгода, и если так пойдёт и дальше… я просто не дотяну до выпуска. Я жил на износ. В желудке закололо, и я скривился, прикрывая глаза. Я не заметил, как Джамия – откуда только взялась? – села рядом со мной и осторожно, едва ли не боязливо приобняла за плечо.

- Ты в порядке, Фрэнк? – тихо спросила она. – Выглядишь неважно.

Я промычал в ответ что-то нечленораздельное. Говорить совершенно не хотелось. Ни с ней, ни с кем-то другим. Как вдруг она сказала нечто, что встряхнуло меня, вывернуло наизнанку. Пребывая в глубокой задумчивости, Джамия произнесла:

- Интересно, какая она. Какая она, что ты так убиваешься. Хотела бы я на неё посмотреть.

Я замер на мгновение, словно заледенел. Откуда?! Близнецы? Нет, они просто не могли, так откуда? Собравшись с силами, уместив весь свой сарказм в кулаке, я сжал пальцы и ухмыльнулся:

- Боюсь, увиденное тебе не понравится.

- Она так хороша? – спросила Джамия совершенно спокойно, с ровным интересом глаза в глаза. И вдруг я посмотрел на неё по-новому. Джамия настолько не походила на остальных девушек, к которым я привык вокруг себя в школе, что мурашки пробежали по хребту. Совсем, совсем другая, спокойная, мягкая, тёплая, текучая. С ней меня не штормило, и это было настолько странно, что я растерялся.

А ведь я ей нравлюсь, подумал я отстранённо. Нравлюсь, совершенно точно. А она спрашивает так спокойно про другого человека, от которого у меня рвёт башню. Невероятно. Я молчал, смотрел на неё, как закатные лучи отражаются в зрачках – карих, почти горько-шоколадных.

- Чего ты со мной возишься? – вдруг выдал я и с удовольствием отметил, что она едва заметно вздрогнула. – Мы и не дружим толком, чего ты со мной возишься?

Она посмотрела на меня со странным выражением, в нём столько всего было намешано. Потом отвела взгляд, пожала плечами и ответила – так же спокойно и ровно:

- Ты мне нравишься, Фрэнк.

Вот так и раз. Так просто. Нравлюсь.

- Знаешь, когда несёшься по улице и вдруг сбиваешь кого-то на тротуаре, ты ещё не можешь знать, что этот кто-то – твоя судьба. А когда узнаёшь – уже не можешь отвертеться. Оно само собой происходит, Фрэнк, так что я не вожусь с тобой, нет.

Я смотрел на неё, прокручивал снова и снова её слова в голове и чувствовал, как на глазах набухают солёные, тяжёлые капли. Губы предательски задрожали.”Несёшься и сбиваешь...” Знала бы она, насколько, чёрт возьми, права. Знала бы… Когда первые дорожки скатились вниз, она вздохнула и обняла меня. Я зашипел – плечо саднило, но не отстранился.

Невероятно. В кольце её мягких и тёплых рук мне стало так свободно и спокойно, словно в кои-то веки мелкоячеистая сеть, удерживающая меня в относительном порядке, сплавилась, смешалась с содержимым. Словно я, наконец, переродился. Мне было очень жаль, когда объятия, а с ними и ощущение закончилось. Жаль до дрожи. Тогда я наклонился и мягко поцеловал её разбитыми губами. Чуть скривился от боли. Она улыбнулась самыми краешками рта, когда отстранилась. Я нахмурился и поцеловал её снова – уже увереннее и настойчивее. Провёл языком между гладких тёплых губ. Она вздрогнула, но приоткрыла рот, и я сладко, нагло прошёлся меж них языком. Я не целовался так долго, что этот поцелуй был чем-то очень важным для меня. Не только из-за Джамии, но и сам по себе. Она почти не отвечала, но я пил её – сладкий и почти конфетный привкус на языке, тепло её плеч, мягкость полной груди, прижавшейся к моей. Я не был взволнован этим, нет. Словно смотрел со стороны – и, чёрт, мне было приятно.

- Кажется, ты в порядке и нам пора домой, – сказала она, пытаясь отдышаться, когда отстранилась от меня. Я улыбался ей – совсем немного, но улыбался. И совершенно не чувствовал боли в разбитой треснутой губе. Облизал ранки языком – вкусно. Солёно-железное моё с конфетно-сладким Джамии. То, что нужно.

- Тогда пошли, – я встал со ступеней и подал ей руку, поднимая. – Теперь, как честный человек, я обязан с тобой встречаться, – попытался неуклюже пошутить я.

- Я не против, – она пожала плечами и оставила свою руку в моей. И всё это без какого-либо кокетства, так естественно, словно я предложил ей кофе зайти попить. Она была неподражаема. Я улыбался – не снаружи, но внутри себя – всю дорогу, пока провожал Джамию до дома. Она жила на соседней улице с отцом, и в тот вечер я остался у него на ночь.

Так мы с Джамией начали встречаться – легко и без какого-либо напряжения, словно так всегда и должно было быть. Я не горел – определённо. Я не был влюблён – и я уверен, она знала это. Но она очень нравилась мне. Она действовала, словно седативное и лёгкий наркотик. Мне было хорошо и до странности спокойно в её компании. Лала улыбалась, а мама была просто в восторге, когда я рассказал ей о Джамии.

Влюбился я намного позже.

С музыкой тоже вышло как-то нехорошо. Мне не хотелось играть, и я почти не брал в руки гитару. Если бы не отец, боюсь, я и вовсе мог забыть позиции пальцев на самые простые аккорды. Никакого музыкального клуба в школе не было, поэтому играть не видел никакого стимула.

Зато в это же время случились и приятные вещи – мы выступили вместе с отцом на школьном фестивале и ещё раз, весной, на сборном концерте школьных талантов. Это было потрясающее время – когда мы репетировали вместе с ним и Элом, и вот так, когда я чувствовал за своей спиной его ровную уверенность во мне и в музыке, которую мы играли, нагло перепевая, именно тогда я подумал – Эй, Фрэнк, чёрт тебя дери! Да жизнь ведь только начинается! Дальше будет ещё столько всего, столько! И ты просто обязан быть в форме, чувак.

Я играл рядом с ними, пронизанный насквозь ритмичными папиными ударными и уверенным, гудящим басом Эла, и верил. Верил, как никогда, что всё ещё будет. Не было, а будет. Я закрывал глаза и улыбался, пока пальцы играли и зажимали лады, а голос пел – практически сам собой. Я улыбался, и у меня даже получалось искренне.

С тех концертов остались потрясающие фотографии. Немного смешные, немного – грустные, потому что я знал, что со мной происходило. Но всё равно невероятно важные. Я счастлив, что у меня есть это – хотя бы снимки.

Несмотря на свои пристрастия насчёт подраться и объясняться в кабинете у директора, учился я очень хорошо. Можно сказать, что учился я всё свободное от драк, школы и встреч с близнецами время. Мне нравилось учиться, потому что чтение и зубрёж совсем занимали мою голову и просто не давали ей сползать в ненужных направлениях. Более того, учёба даже приносила мне облегчение. И я медленно стал выплывать к тому, куда я хотел бы поступить. Точнее, определялась специальность, потому что с университетом я не сомневался – только Ньюарк, только Руттгерс. Я чувствовал, что смогу. Джамия кивала, подбадривала и обнимала за плечи. «Сможешь, – говорила она. – Ты и больше сможешь, просто Руттгерсу повезло, что ты хочешь именно туда». Она сама собиралась туда же на экономику, и мы занимались вместе – часто. Просто занимались, у меня даже мыслей не было делать что-то другое. А Джамия не давала ни малейшего намёка, что хочет. Нам было очень комфортно и спокойно вместе.

Мы стали одним целым почти сразу после выпускного – на первых же выходных, когда её родители уехали за город. Я не испытывал ничего подобного раньше – и ловил себя на том, что искренне наслаждаюсь происходящим.

Это не было фейерверком или взрывом. Нас накрывала плавящая нежность – с головой, заставляя обниматься долго, лениво, до дрожи. Я до сих пор не был уверен, что горю ей, я сомневался даже на выпускном, когда танцевал и держал её за руку – что у меня встанет. Нет, дело не в том, что я не хотел. Просто наши отношения были настолько иным, настолько другим в отличие от того, что я имел до этого, что я просто плыл на спине в этих штильных водах и смотрел в небо – мне было хорошо.