Сердце в тысячу свечей (СИ)

========== 01 ==========

Комментарий к 01

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Я семнадцатилетняя девушка, которая взорвала Арену Голодных игр.

Капитолий меня ненавидит.

Пита взяли в плен.

Все думают, что он мертв. Скорее всего, он мертв.

Вероятно, было бы лучше, если бы он умер…

***

Я бреду по останкам жителей Двенадцатого, стараюсь не смотреть вниз. То там, то тут под ногами что-то хрустит. Кости. Тошнота подступает к горлу, но я прикрываю рот рукой и продолжаю свой путь.

Постепенно под слоем пепла я ощущаю твердую поверхность. Бывшая центральная площадь. Оглядываюсь. Справа раньше находились магазины, но теперь остался лишь не догоревший мусор. Вместо Дома правосудия – куча почерневших обломков.

Ноги сами несут меня туда, где, предположительно, находилась пекарня, принадлежавшая семье Пита. Кручу головой влево-вправо и с ужасом понимаю, что на ее месте не осталось ничего, кроме одиноко возвышающейся частично разрушенной печи. Ни родители Пита, ни оба его старших брата – никто не выжил.

У Пита нет ни единой причины желать возвращения домой. Кроме меня…

Нервно сглатываю, когда перед глазами вновь и вновь возникают картинки того, как Пита подвергают пыткам: топят, жгут, мучают, бьют электричеством, наносят тяжкие увечья, – так Капитолий пытается заполучить информацию о восстании. Сердце рвется на части, но я ничем не могу ему помочь. Он там совершенно один.

***

Что я собираюсь делать?

Этот вопрос я задаю себе уже в сотый раз, но до сих пор не знаю ответа. От меня требуют стать Сойкой-пересмешницей.

Я не хочу этого, я не верю никому в Тринадцатом.

С горечью понимаю, что теперь, когда мои родные в безопасности, укрытые в темных лабиринтах подземного дистрикта, и Сноу до них уже не доберется, я хочу сбежать. Сильно хочу. Есть только одна причина, почему я этого не делаю.

Пит.

Если бы я точно знала, что он мертв, я бы, не оглядываясь, ушла в лес. Но пока я сомневаюсь, я связана по рукам и ногам.

***

Стою посреди Штаба. Шумно, люди столпились вокруг большого экрана. Спина Плутарха загораживает от меня телевизор, но мне это и не важно: подумываю о том, как бы поскорее улизнуть отсюда. Уже разворачиваюсь, когда неожиданно я слышу голос, которого просто не может быть в этой комнате. Расталкивая людей, я пробираюсь вперед, пока не оказываюсь прямо напротив экрана.

Пит Мелларк на центральном канале Капитолия.

Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но я как никогда внимательно вглядываюсь в лицо бывшего напарника. Ищу в его глазах признак боли или любое другое свидетельство пыток, но ничего нет. Совсем. Пит выглядит здоровым и сильным. Его кожа безупречна. Его манеры сдержаны и серьезны.

Все время, пока длится интервью, я глажу пальцами экран, словно касаюсь реального парня. Слова, которые произносит Пит, с трудом доходят до меня: он уговаривает людей сдаться, сложить оружие и прекратить сопротивление.

Когда интервью заканчивается, я слышу за своей спиной грубые обвинения в адрес Пита: «обманщик» и «враг». Я не могу ни присоединиться к оскорблениям, ни возразить.

Пит жив. И он предатель. Только какая разница сейчас? Важно, что он жив…

Разворачиваюсь и бегу к выходу. Меня окрикивает Койн, но я игнорирую это.

Быстрым шагом перемещаюсь по коридорам-лабиринтам, добираясь до верхнего Уровня. Приблизившись к двери, ведущей на свободу, ввожу код, который на днях выпытала у Хеймитча: я обещала, что не буду использовать его без крайней необходимости, но сейчас именно такой случай.

Оказываюсь на улице. Вдыхаю свежий воздух августа и иду вперед, метров сто-сто пятьдесят, пока не оказываюсь возле высокого забора. Касаюсь пальцами красного камня, ощущая его шероховатость. Где-то там, за этим забором, Пит: я не верю в то, что он в безопасности. Капитолий не прощает ошибок, а я их натворила столько, что на нас с Питом вдвоем хватит. Только вот платить за все это ему придется в одиночку.

Сползаю вдоль стены, усаживаясь прямо на сырую землю, неприятно хлюпнувшую подо мной. Рука пробирается в карман штанов и достает оттуда серый сверток, с которым я не расстаюсь. Это парашют с Арены, а в нем две единственные вещи, связывающие меня с Питом: медальон и жемчужина. Высвободив белую горошину, касаюсь ее поверхности подушечками пальцев. Подношу жемчужину к губам. Не знаю, почему, но меня это успокаивает. Словно это сам Пит целует меня своими прохладными губами.

– Ты жив, – шепчу я, чувствуя, как слезы одна за другой скатываются по щекам. – Ты жив…

Где-то рядом раздается неясный шорох. Он почти незаметен, но я все равно его различаю. Сейчас поздний вечер, никого из жителей Тринадцатого не может быть на улице, тем более так далеко от корпуса. Пытаюсь перебрать в голове все возможные варианты, но ничего путного не приходит на ум. Охрана дистрикта? Нет, был бы свет фонарика, который неизбежно прихватили бы с собой солдаты.

Подскакиваю на ноги, пряча жемчужину в карман, и стремительно размазываю слезы по щекам: кто бы это ни был, я не покажу им свою слабость.

Шорох не прекращается, но как я не верчу головой, не могу найти источник звука. Внезапно приходит догадка, и я задираю голову вверх, как раз в тот момент, когда кто-то стреляет в меня.

От неожиданности отступаю назад и, споткнувшись, падаю, поднимая с земли ворох листьев. Касаюсь рукой плеча, куда пришлось ранение: крови нет. Пальцами нащупав небольшой дротик, с силой вырываю его из кожи. Почти сразу появляется головная боль, а во рту возникает горький привкус.

Все еще сжимая в ладошке дротик, свободной рукой опираюсь на землю позади себя, но не могу удержать равновесие. Становится как будто совсем темно. Веки тяжелеют. Предпринимаю отчаянную попытку встать, но она не приносит результатов: коленки подкашиваются, и я оказываюсь лежащей навзничь.

Чьи-то голоса совсем близко. Не разбираю слов.

***

Открыв глаза, щурюсь и пытаюсь приподнять голову над подушкой. Видимо, я давно здесь лежу, потому что мышцы порядком затекли. Я в незнакомой комнате, кругом полумрак. В груди нарастает волнение, и я тут же проверяю, не связана ли я. Пут нет: я просто лежу на кровати, укрытая старым пуховым одеялом. На мне та же одежда, в которой я была в Тринадцатом – серые штаны и майка, все еще заправленная в них. Исчезла только куртка. По привычке ощупываю карман на бедре и удовлетворенно вздыхаю, когда нахожу пальцами очертания медальона и маленького шарика – мои сокровища со мной.

Отбрасываю одеяло, спуская ноги вниз, от моих движений кровать издает противный скрежет, заставляющий меня поморщиться. Пол деревянный, но доски старые. Нахожу глазами темно-серую металлическую дверь и бросаюсь к ней. Дергаю за ручку, хотя заранее понимаю, что ничего не произойдет. И все-таки я должна была попробовать. В том, что я не смогу отсюда так просто выйти, я теперь уверена: интуиция безошибочно подсказывает, что я больше не в Тринадцатом, а значит, у меня проблемы.

Оборачиваюсь, скользя взглядом вокруг и пытаясь оценить помещение, в котором меня заперли. Комната не очень большая, прямоугольная. Первым делом отмечаю, что окно здесь только одно – почти под самым потолком и такое маленькое, что даже если мне каким-то чудом удастся до него добраться, оно слишком узкое – вылезти через него не получится. Стены обклеены обоями с нарисованными на них огромными цветками, только бумага уже потеряла свою яркость, а кое-где в углу отошла от стен, угрожая когда-нибудь рухнуть.

Несколько тусклых светильников рассредоточены по периметру: плафоны из толстого небьющегося стекла, покрытые сверху приличным слоем пыли. В комнате есть камин, приютившийся напротив кровати, но он не затоплен, и я не вижу дров, с помощью которых я могла бы сама развести огонь. Вспомнив о тепле, понимаю, что в моей камере весьма прохладно – тонкие серые носки не спасают от того, что пол холодный, а ботинки у меня забрали.