Путешествия по следам родни (СИ)

МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ - МОСКВА

Рассказ об этом путешествии будет заключать лишь несколько соображений.

Так складывалось исторически, что у некоторых крупных государств две, а то и три столицы. В Германии это Бонн-Берлин, в Бразилии – Бразилиа - Рио-де-Жанейро- Сан-Пауло, в США – Вашингтон – Нью-Йорк – Лос-Анджелес. Ну, и так далее. Когда-нибудь наша столица переместится на Урал, и у нас их будет тоже три, а пока что и с двумя нельзя дать никакого толку. Я уж не говорю о Старой Ладоге и Вологде, где тоже сохраняются следы стольного города славянороссов (термин заимствован у патриотов). Какой-нибудь амбивалентный писатель вроде Андрей Битова (лучше бы сказать: дважды нездоровый; потому что, например, бессодержательнее чепухи, чем он написал в «Колесе», нарочно не придумать), живавший подолгу и там, и тут, может засвидетельствовать, что атмосферы Москвы и Петербурга совершенно различны: в Голове безусловно больше порядка, простоты и здравого смысла, чем в Сердце. Эти знания, конечно, уже после опыта получены, а в те дни, летом 1995 (если не ошибаюсь), цель поездки была все та же – адаптивная. Северный человек – чего ему делать в Москве? Пускай сюда едут утверждаться и всех собою удивлять уроженцы Гори-Поти-Багдади-Талды-Кургана, уроженцы Тель-Авива и Корсики: это ведь их задача – пускать на Севере мыльные пузыри своих амбиций. А мы, северяне, народ спокойный, даже Москва для нас – город излишне бурливый и татарский (хотя по сравнению, скажем, с Мехико и в Москве буэнос-айрес; что-то из меня сегодня так и лезет формальная игра, как из какого-нибудь Сапгира: не мог Сапгира от Сидура, как мы ни бились, отличить). Так что, выталкиваемому этими вечно подогретыми южанами, мне требовалась подзарядка в С.-Петербурге, как севшему аккумулятору.

Причем выталкивание это было столь внезапным, что, как жильцу из горящего дома, следовало выскакивать, в чем был. До Твери я добрался на пригородной электричке, а там уже на последние деньги сел в поезд до С.-Петербурга. В город я приехал настолько без гроша, что к другу, которого не видел лет пятнадцать, пришел со смехотворным водочным газированным коктейлем. Было ужасно неловко, что так беден, потому что это скудное приношение он мог истолковать как мою скупость и сквалыжство, но неприятнее всего, что я еще намеревался у него занять на обратный путь. Встречу описывать нечего: есть люди, которые, как ни разнствуют с вами, своим присутствием в мире как бы подтверждают константу и вашей собственной судьбы. Наутро по пути на службу он проводил меня на Московский вокзал, но уехал я, судя по всему, не сразу. То есть, он-то провожал с твердой уверенностью, с простой и доходчивой, но без лишнего говорения твердой настойчивостью, так свойственной петербуржцам (а он хоть и не коренной, но обжился и облик петербуржца имеет), с вежливой любезностью, в надежде, что я тотчас куплю обратный билет и отвалю, однако я решил заехать еще в два места, хотя возможно, что это происходило уже в другие наезды. (Конструктивно фраза не очень определенна, зато определена сиюминутным – сейчас, когда пишу это, - дискомфортным состоянием по поводу уточнения отношений с Головой, а еще точнее – с Потомком, который, как и всякий потомок всякого старика, пытается меня дезориентировать, сбить с толку, с действительной правды былого в сферу возможного будущего: вносит коррективы; с детьми, к несчастью, приходится считаться даже тем, у кого нет собственных, и хоть процесс взаимный, корректировки в сторону старости каждый чувствует по себе). Словом, не помню, в тот или в иной раз я искал по старым адресам давно выехавших давних знакомых (увлекательнейшее занятие – ходить по старым адресам, расспрашивая о людях, о которых уже редко кто вспоминает), знаю только, что сейчас я скорректирован так, чтобы долее мысленно в С.-Петербурге не задерживаться и с совершенно пустым кошельком сесть в электричку до Малой Вишеры. Кошелек же был пустой потому, что занять денег у друга я все-таки постеснялся. Контролер меня-таки заловил, обругал, сказав, что на ленинградских линиях «московская липа» не действует, но, как ни странно, не оштрафовал и даже в тамбур как неплатежеспособного не выставил. Рисковое это дело – путешествовать за так, но наши русские матери тем от матерей остального мира и отличаются, что рожают детей, обеспеченных только их мечтами и благословениями, - и дети проживают за так, на фу-фу. Это стыдно, и потом много бывает различных раскаяний и угрызений совести, зато дешево. Гораздо дешевле, чем у американок, которые вначале думают, во сколько это обойдется и где жить. (Конструктивно эта фраза уже определеннее, но и она, кажется. свидетельствует о заочной дискуссии с дочерью, с которой я много лет не вижусь и мало что знаю, но которая, судя по этому тексту, предполагает выйти замуж, не имея ни шиша за душой, и отвлекает меня от решения художественных задач путешествия из Петербурга в Москву).

Поверьте, законность проезда – гарант транспортного поведения всякого уважающего себя человека. Приехав за плату из Твери в С.-Петербург, я был спокоен. Но как прикажете нормировать законы турбулентного движения или спонтанного поведения, когда решения принимаешь моментально, а оплачивать их нечем? Меня прогнало с кровотоком из Сердца в Голову, погоняло там несколько часов по извилинам и отросткам нейронов и, завизированного Промыслом, погнало обратно. В те дни я очень четко ощущал, что я – орудие, подвигаемая пешка, некий клонированный индивид, дорогой, но почему-то без всякой охраны. Многих очень сытых и важных господ в те же дни неусыпно охраняли телами, как в некоторых сообществах организованных насекомых поступают с маткой, я же был – и в собственных глазах тоже – не значимее трупа бродяги, лежащего в глубоком кювете восьмиполосной автострады: нуль. Контролер меня обругал, но с нуля ничего не вычтешь. И я очень надеялся на эту свою «незамечаемость». И даже из спортивного интереса задавался вопросом: можно ли за так без маковой росинки во рту овыдень съездить в Петербург и на перекладных электричках возвратиться в Москву?

Оказывалось, что можно. И мне везло в том смысле, что, как выяснилось из болтовни дорожных знакомых, электричка в Малую Вишеру была самая дальняя петербургская электричка в московском направлении, но из Малой Вишеры отправлялся пригородный поезд до Окуловки, оттуда в свою очередь можно было добраться до Бологого, от Бологого – до Твери, а уж там дорога известная. Таким образом, задача безбилетного проезда была осуществима, а погулять на станциях незнакомых городков в ясный погожий день в ожидании поезда – в этом было даже что-то сентиментальное. Это настроение (грусть, чувствительность, рассеянность барина-путешественника) сопровождало меня всю обратную дорогу.

Продвинуться к северо-западу побудил меня не только энергичный натиск с юга. Южане лишь передали кинетическую энергию, необходимую для движения. Разбирательство же велось опять с родственниками, от которых был созависим: с теткой, которая пятьдесят лет назад разрабатывала торф под Ленинградом, с сестрой, у которой в городе было много подруг и знакомых. Наконец, с другом, у которого останавливался, и с лицами, отмеченными в моей записной книжке, но которых по адресам не оказалось. И наконец, куда уж проще: я любил студеный воздух милого Севера. Даже рыба всплывает к поверхности вод, чтобы пару пузырьков воздуха заглотнуть не через жабры.

В свое время я работал у ленточного транспортера – подавал ящики. Большинство ящиков были нормальны, как и большинство людей: эти двести метров от начала ленты, где работал я, до ее конца, где их подхватывал и загружал в машину грузчик, доезжали спокойно, но некоторые умудрялись сваливаться на пол, качнувшись на валиках конвейера. Они шмякались на пол – кто посередке пути, кто в конце, кто сразу же – лежали там (и чувствовалось, что им там удобно) и понемногу нагромождались кучей. Они меня очень раздражали, как наверное сейчас я сам раздражал Всевышнего, но они были такие – исключительные, общему плану утилизации материала не соответствующие. Как те овцы, которых приходилось искать, бросив стадо. Но кто мне докажет, что подавальщик и транспортер всегда правы, и каждый ящик хочет загружаться в машину и ехать черт знает куда? На перроне в Окуловке мне было неплохо, только что голодно, и я мог бы, в отличие от ящика, торчать там сколько захочу. То и дело проносились транзитные беспересадочные пассажиры, государство разумно оприходовало их, бессознательных, послав кого учиться, кого в командировку, кого транзитом дальше по их надобности (и вроде бы казалось, что и общего замысла никакого нет), но понемногу на вокзале скапливалась кучка таких же, как я, выпавших. К которым прибавлялись местные. Мы ждали, когда по манию диспетчера прибудет местный конвейер, весь драный и латанный, и передвинет нас дальше. Одномоментно с нами на небесах, на воде, под землей тоже ехали и ждали. И эта повсюдная циркуляция в дальнейшем не сулила ничего хорошего, потому что – смотри мизантропический эпиграф, -все дальше уводила людей от тех времен, когда на земле было много места. Столько, что его не надо было искать.