Остров, одетый в джерси

При мыслях о судном дне у студентов охладевала кровь и случались судороги. Встречаясь в полутемных коридорах, мы не узнавали друг друга. Вместо приветствий мы перекидывались фразами и целыми абзацами из Руководства по сохранению редких видов. Прогуливаясь по двору, перекладывая вещи в шкафу и даже умываясь в кафельной ванной, я думал о разнообразных способах защиты природы и удивлялся, почему при таком большом их количестве природу до сих пор не защитили?

В тревожном сне накануне экзамена ко мне являлась комиссия, наблюдающая за работой английских зоопарков, и требовала доказать, что я не козел. Я показывал комиссии паспорт, но в нем почему-то не говорилось, что я не козел. «Козел ты или не козел, — отвечала комиссия, — а за козла все ж таки ответишь!».

На следующий день я вместе с другими студентами оказался перед дверью лектория, где должен был состояться Страшный суд. Боги равнодушно наблюдали за нами и готовились воздать каждому по заслугам. Буддистский бог сострадания Авалокитешвара грустно глядел на Део, понимая, что вряд ли сможет ему помочь.

Вдруг деревянная лестница над нашими головами разразилась взрывами грозовых бомб и скрежетом молний. В отблесках зарниц по ступеням спустился Фа, который теперь больше напоминал ключника рая — Петра. По лицу профессора было видно, что кого попало он в рай пускать не собирается.

Мы молча расступились, открывая Фа проход к двери и вслед за ним вошли в лекторий.

Профессор в тот день был бодр и улыбчив. Все понимали, что это не к добру. Опустившись за стол, Фа открыл ноутбук и начал что-то печатать. Глядя на улыбающееся лицо профессора, можно было подумать, что он пишет сатирический фельетон. На самом деле Фа дописывал статью для научного журнала, которую не успел закончить в кабинете.

Мы решили, что он использует в личных целях время, отведенное для экзамена. Когда я уже готов был закричать, Фа наконец оторвался от компьютера и привычно нахмурился. Необходимость отрыва от статьи его огорчала.

Профессор пошарил в столе и выудил пачку экзаменационных анкет. Затем он встал и прошел по рядам, раздавая чистые бланки.

Наянго взял анкету и с дрожью в голосе спросил:

— А за орфографические ошибки оценку снижать будут?

— За ошибки оценку снижать не будут, — ответил Фа. — Но вы должны писать так, чтобы я хоть что-нибудь понял.

В анкетах было несколько десятков вопросов. Напротив каждого — четыре варианта ответа, один из коих следовало подчеркнуть. И лишь самые сложные задания требовали, чтобы студент отвечал своими словами.

Анкета начиналась легкими, простыми вопросами и вселяла в студента ложную уверенность в себе. Но едва он расслаблялся, как на него наваливались задания, о которые сломал бы зубы сам Чарльз, извините, Дарвин.

Над этой анкетой работал целый коллектив ученых, и они сделали все, чтобы в науку попали только самые достойные.

Фа вернулся за свой стол и строго поглядел в зал.

— У вас три часа! Время пошло!

36

Три часа, три часа! Это много или мало? В начале экзамена кажется, что много, а к его концу понимаешь, что все-таки мало. Ужасно мало! Кажется, не больше десяти минут прошло с начала экзамена, а уже нужно сдавать работу и начинать тоскливое ожидание результатов.

Пользоваться книгами на экзамене нельзя, но смотреть в конспекты позволялось. Мне это послабление сильно помогло, и я без затруднений ответил на большинство вопросов. Однако, перейдя к заключительному заданию, я с ужасом обнаружил, что не понимаю в нем ни единого слова. Вернее, по отдельности мне все слова были понятны, но вот общий смысл вопроса я уловить никак не мог. Взглянув на часы, я остолбенел. До конца экзамена оставалось полчаса.

Полчаса, полчаса! Это много или мало?

Я снова уткнулся в анкету. Неожиданно слова обрели смысл, и я понял вопрос. С бешеной скоростью я приступил к решению задачи, в которой требовалось ответить, как на островную популяцию обезьян повлияет вспышка чумы, скосившая половину поголовья. От поведения несуществующих приматов зависело мое будущее.

Здесь я не мог выбрать готовый ответ. Нужно было придумывать его самому. Я предположил, что популяция обезьян отреагирует на эпидемию повышенной рождаемостью и за несколько лет восстановит свою численность до прежнего уровня.

Сдав анкету Фа, я вышел в вестибюль, где уже «отстрелявшиеся» Мелисса и Ханна огромными глотками пили кофе. Я сделал для своего будущего все, что мог, и изменить уже ничего было нельзя. Эта мысль почему-то успокаивала.

Вдруг дверь лектория снова открылась, и мы увидели лохматого, потного от волнения Мригена. С всклокоченными волосами он выглядел как индийский вариант Эйнштейна.

Но не успел Мриген налить дрожащей рукой в кружку кофе, как из лектория донеслись страшные слова, которые Фа произнес удивительно спокойным голосом:

— Экзамен окончен! Сдаем анкеты. Део! Еще минута и я твою анкету не приму!

Результатов нам пришлось ждать долго — анкеты были отправлены на проверку в университет Кент, в графстве Кентербери. Уже ветер смел желтые листья с острова и бросил их в посеревший пролив. Уже дворники зоопарка собрали попадавшие с деревьев каштаны. Уже выпал первый снег. А мы все ждали ответа, как зрители — балета.

Время обучения подходило к концу. Вернувшись однажды вечером с работы в зоопарке, я вдруг столкнулся в коридоре с толпой однокурсников.

— Анкеты прислали, — грустно сказал мне Наянго. — Вон оценки на стене висят.

Сбросив облепленные снегом сапоги, я подбежал к приколотому на стене листку и с трепетом вгляделся в перечень фамилий. Напротив трех из них, в том числе моей, стояло «А», высший балл.

Однако эти отметки не являлись итоговыми.

Обучение в МЦОСПе разделялось на две части: теоретическую и практическую. Экзамен оценивал наши теоретические знания. Практические же навыки мы должны были получить в зоопарке, поработав под началом служителей, которые и выставляли оценку за вторую часть курсов.

Кроме того, вне зависимости от полученных оценок, каждый студент должен был написать курсовую, чтобы применить на практике знания, полученные во время лекций.

37 (1Летуч_собак (гл. 37)

Я вскочил с постели и посмотрел на циферблат будильника.

Без пяти восемь! Положение было угрожающим. Ровно в восемь мне надлежало начать практическую работу на кормокухне «Мелких млекопитающих». А ведь накануне Фа специально навестил нас и предупредил, что за опоздания сотрудники зоопарка будут снижать нам баллы.

Мигом надев зеленый комбинезон с надписью «МЦОСП» на груди, я скатился по лестнице и выскочил на улицу.

Кормокухня «Мелких млекопитающих» находилась возле дома Даррелла, в здании, которое когда-то служило сараем. Но не надо путать английских сараев с нашими. Это добротная постройка из джерсийского розового гранита. Она простояла триста лет и, без сомнения, простоит еще столько же. Стены, пол, а также крышки столов в кормокухне выложены керамической плиткой, что облегчает уборку и дезинфекцию помещения.

За столами стояли служители, которые что-то резали и крошили. Среди них я увидел Мригена, кромсавшего на разделочной доске длинный огурец. Несколько взмахов огромного ножа — и от огурца остался только ряд бледных кружочков. Сдвинув кружочки в сторону, Мриген положил на доску новый огурец. В движениях Мригена чувствовался профессионализм. Я вдруг вспомнил, что он по совместительству является владельцем ресторана.

— Как дела? — спросил я Мригена.

— Огурцы вот режу.

— Ну молодец.

Я еще раз осмотрел кухню, надеясь, что кто-нибудь из служителей, наконец, заинтересуется мной. Но меня никто не замечал. Все сосредоточенно резали, внимательно крошили. Я уже собирался спросить: «А с кем сегодня работает студент из России?», когда за моей спиной раздались тяжелые шаги, и хриплый голос попросил меня подвинуться. Я посторонился, пропустив в кормокухню невысокую леди с парой пустых ведер и длинной, до пояса, косой. Мне припомнилось, что женщина с пустыми ведрами — дурной знак.