Путь к океану (сборник)

Вечером 26 августа к Петровскому рейду подошел компанейский корабль «Николай I», на котором при­был Буссе с десантом.

XXI. ЗАНЯТИЕ ОСТРОВА САХАЛИН

Сильное волнение мешало «Николаю I» прибли­зиться к берегу. В Петровском зимовье нетерпеливо ждали известий, привезенных кораблем, и капитан-лейтенант Бачманов на трехлючной байдарке пустился в море навстречу «Николаю I». Он уговорил Буссе довериться кожаному суденышку и переправиться на берег. Отказаться под взглядами моряков было не­ловко, и Буссе согласился. Вымокший и немного оша­левший от стремительных бросков в бурунах, он вышел на берег против домиков Петровского зи­мовья.

Невельской встретил майора приветливо, внима­тельно присматриваясь к нему. Чопорная подтяну­тость и гвардейская самоуверенность Буссе не по душе пришлись Геннадию Ивановичу. Майор доложил, что привез десант, вполне обеспеченный для зимовки на Сахалине, и одного только офицера, лейтенанта Рудановского, на том основании, что якобы офицеры при десанте на Сахалин должны быть командированы из экспедиции. Он полагал, что Невельской немедлен­но свезет на берег отряд из 70 человек со всем снаря­жением и будет ожидать бриг «Константин», чтобы провести его при помощи катера «Надежда» через лиман, а сам Буссе на корабле «Николай I» немед­ленно отправится в Аян и далее в Иркутск получать почести и награды. Буссе, не имевшему понятия о мо­ре и местных условиях, казалось удивительным, по­чему Невельской не выполняет приказаний свыше. Многое в действиях Невельского и его помощников коробило вылощенного гвардейца. И особенно его возмущало дружеское, деловое сотрудничество и де­мократизм в отношениях между членами экспедиции, лишенных всякого подобия льстивого угодничества, чинопочитания и субординации, к которым привык этот типичный николаевский служака, по словам Невельского.

«Он многому удивлялся там и никак не мог понять дружеского и как бы родственного моего обра­щения с моими сотрудниками офицерами, какое он вдруг увидел. Он никак не мог допустить, чтобы на­чальник, облеченный огромною самостоятельною властью, каковым я был тогда в крае, мог дозволять подчиненным ему офицерам рассуждать с ним, как с товарищем, совершенно свободно разбирать все его предложения и высказывать о них с полною откровенностью свое мнение. Н. В. Буссе было чуждо и непонятно, что всякая в то время командировка офице­ра для исследования края была совершаема вне по­веления, почему и лежала единственно на моей ответ­ственности, и что при каждой такой командировке по­сланный офицер должен был быть проникнут чувством необходимости и полезности оной для блага отечества. Я должен был воодушевлять моих сотрудников и по­стоянно повторять им, что только при отчаянных и преисполненных опасностей и трудностей действиях наших мы можем не только отстранить потерю края, но и привести правительство к тому, чтобы он навсег­да был утвержден за Россией. Вот что нас связывало всех тогда как бы в одну родную семью. Весьма естественно, что это было непонятно не только г Бус­се, но и всем высшим распорядителям в С.-Петер­бурге».

В дневнике, опубликованном впоследствии, Буссе с осуждением и явным трепетом говорит о смелости действий Невельского, не боящегося выходить из ра­мок инструкций для пользы дела[50].

Однако о своих бурных протестах против посылки на сахалинскую зимовку и о своем недовольстве рас­поряжениями Невельского он не упоминает.

Буссе мечтал вскоре покинуть ненавистный ему край. Но жестокий удар и разочарование подстерега­ли его.

Рассмотрев ведомость запасав, привезенных с Кам­чатки, Невельской увидел, что Завойко с формальной стороны достаточно снабдил всем отправляемых на Сахалин людей, но на самом деле для суровой зимовки в пустынном и диком крае запасов было мало. Со­вершенно отсутствовали товары для обмена на све­жую пищу, инструменты для построек. Не хватало чаю, водки и табаку. Не было врача и даже медикаментов, необходимых для такого рода зимовки целой сотни людей[51].

Геннадий Иванович, раздраженный преступным легкомыслием чиновников, обрекающих людей на болезни и лишения в этом крае, заявил Буссе, что зи­мовка десанта на Сахалине далеко не обеспечена и, следовательно, возлагаемое на него поручение не вы полнено.

– То есть как-с? – возразил майор, свысока поглядывая на Невельского. – Все это есть следствие ошибочных расчетов в Петербурге, а с моей стороны сделано все возможное.

Геннадий Иванович шагал по комнате в раздра­жении. Старый потертый сюртук его был расстегнут, полуседые волосы всклокочены, движения резки и по­рывисты. Все это мало походило на привычную для Буссе изящную подтянутость николаевских офицеров и вызывало в нем неприязнь и сознание собственного превосходства.

– Ах, вы считаете, что сделали все возможное! – вспылил Геннадий Иванович. – Так вот извольте-с выслушать меня.

Невельской объяснил майору, что надежды на при бытие брига «Константин» почти нет. Двойная же переброска грузов с «Николая I» на берег, а потом сно­ва на бриг почти невыполнима по условиям порта и из-за наступающего сурового времени года. Буксировка судов в лимане при помощи катера «Надежда» тоже невозможна.

Кроме того, высадка людей на пустынный восточный или западный берег Сахалина, неудовлетворительно снабженных, без необходимых инструментов, равносильна обречению их на верную смерть от голода и болезней. Если же отправить их в Петровские, где нет помещений и условий, необходимых для благо­получной зимовки, результат будет тот же.

– Как в том, так и в другом случае, – сказал Геннадий Иванович, – я бы окончательно не испол­нил высочайшей воли, то есть не утвердился бы на Сахалине в настоящую навигацию. Поэтому теперь надо действовать решительно, не стесняясь никакими петербургскими соображениями и приказаниями, тем более что Сахалин признан неотъемлемой принадлежностью России. Всякие комбинации занятия пункта на восточной или западной стороне острова, без утвер­ждения нашего в главном его пункте, не только не уместны, но вредны и не соответствуют достоинству России, ибо могут обнаружить только нашу робость и нерешительность, а я ни того, ни другого не могу до­пустить. Вся ответственность перед отечеством за воз­можную при таких обстоятельствах потерю для Рос­сии этого важного края падает на меня на том осно­вании, что начальник, посланный в неизвестный и от­даленный край, должен действовать в соответствии с обстановкой, которая может сложиться на месте, имея в виду только интересы и благо отечества... Тамари-Анива – главный пункт на острове. Там-то мы прежде всего и должны утвердиться, несмотря на то, что это противно данным мне предписаниям.

– Но как же-с? – спросил оробевший майор. – Вы решаетесь действовать вопреки предписаниям?

– Цель моя – не выполнение предписаний лиц, плохо знающих наши обстоятельства, а благо Рос­сии, и во имя цели этой я не поступлюсь ничем.

Такая вольнодумная и даже крамольная постанов­ка вопроса ужаснула майора, а дальнейшие слова Невельского привели его в полную растерянность и расстройство.

– Итак, – твердо сказал Геннадий Иванович, застегивая сюртук и принимая официальный вид, – по всем этим причинам становится необходимым, чтобы, во первых, по неимению в экспедиции офицеров отпра­вились с отрядом на Сахалин вы сами. Во-вторых, что­бы для пополнения необходимых запасов я пошел с вами на корабле «Николай I» в Аян и оттуда на нем же в залив Анива. Вы останетесь зимовать там. В-третьих, если по исследованию Орлова или по нашей рекогносцировке окажется возможным зимовать на Сахалине судну около залива Анива или в самом заливе, то в случае прихода компанейского брига «Кон­стантин» он останется на зимовку, а в противном слу­чае – один из наших казенных транспортов: «Иртыш» или «Байкал».

В заключение Невельской объявил Буссе, что очень хорошо понимает то критическое положение, в кото­рое задержкой корабля «Николай I» будет поставлен Кашеваров, вполне зависимый от главного правления компании, но делать нечего – надобно будет ула­дить это.