Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Ну, ладно, пожалуй, пойду, - согласился он, отпустив с неохотой её грудь. Череда непрестанных ночных скачек на Акасте и вправду немного его утомила.

  Сев на ложе, Канит нащупал ногами на полу свою одёжу и стал не спеша, на ощупь одеваться. Перекатившись на другую сторону широкого ложа, Акаста проворно влезла через голову в длинную сорочку, накинула на голову и плечи тёмную пуховую шаль, сунула ступни в обшитые серым заячьим мехом полусапожки и осторожно двинулась к двери.

  - Пойду, гляну, нет ли кого во дворе.

  - Угу...

  Нашарив рукой у стены башлык (пояс и оружие он в свои ночные вылазки к Акасте не брал), Канит нахлобучил его поглубже на голову, больно стукнувшись в темноте коленом о глиняную греческую жаровню, прокрался на ощупь к окну и открыл ставню. Подошедшая с другой стороны Акаста шепнула, что всё спокойно, и он привычно выскользнул гибким ужом через узкое оконце наружу.

  На дворе было почти так же темно, как и в доме, только заметно холоднее - землю и лужи сковал лёгкий морозец. На тёмном небе, в редких разрывах чёрных облаков, мерцали одинокие огоньки далёких небесных костров.

  Не обращая внимания на вертевшегося под ногами дворового пса, для которого он был своим, Канит наложил пятерни на прикрытые тонкой сорочкой массивные округлости бёдер Акасты, вдавил её спиной в обложенную соломенными снопами стену у открытого окна и вгрызся в её покорно подавшиеся навстречу губы страстным прощальным поцелуем.

  - Так я приду завтра? - шепнул он, скользнув горячими губами от рта по гладкой скуле к её уху.

  - Приходи...

  Оторвавшись наконец от сладкого бабьего тела, Канит, пригнувшись, бесшумно проскользнул вдоль стен к воротам, подтянулся на руках и с кошачьей ловкостью скакнул на ту сторону, чтобы, сделав круг проулками, пробраться на родное подворье с противоположной стороны. Ласково трепля по кудлатому загривку жавшегося к её ногам пса, Акаста дождалась, пока Канит перемахнул через ворота, запахнулась поплотнее в шаль и, улыбаясь, пошла в дом.

  Часа через три после рассвета в дом вождя зашёл Сакдарис. Войдя в комнату Канита, он мельком глянул на аккуратно застеленное пустое ложе Савмака и тотчас перевёл взгляд на лежавшего, утопив лицо к расшитой красными конями подушке, на низкой кипе овчин у противоположной стены Канита.

  - Всё дрыхнешь, соня? - Сакдарис бесцеремонно поддал носком скифика в голую пятку приятеля. - Вставай, лежебока - давно день на дворе.

  - Угу, счас, эх-хе-э... встану...

  Перевернувшись на спину, Канит сладко зевнул во весь рот и потянулся, глядя из под опухших от сна век на ухмыляющегося двоюродного брата, отчего треугольная розовая вмятина, оставленная пару месяцев назад греческим копьём под его левым глазом, которой он очень гордился, сделалась глубже, словно ямочка на щеке улыбающейся девчонки.

  - Что, небось, всю ночь служаночку объезжал? Ге-ге-э!.. Поехали теперь ушастых погоняем!

  - Угу... Счас только укушу чего-нибудь наскоро, и поедем.

  Откинув чёрную лохматую бурку, служившую ему одеялом, Канит стал торопливо одеваться. Сказав, что они ждут его через десять минут возле Верхних ворот, Сакдарис отправился к себе.

  Заглянув по пути на поварню в комнату к сёстрам, Канит застал на месте обеих. Вжавшись спиной и затылком в прислонённые к высокой резной деревянной спинке греческой кровати подушки, Мирсина с отсутствующим видом наматывала на длинное веретено пряжу, которую распускала с пушистого клубка сидевшая в её ногах Госа. На бобровом покрывале между бедром Мирсины и завешенной цветастым ковром, с плавающими в озере лебедями, стеной, свернувшись в клубок и спрятав нос в пушистом хвосте, отсыпалась после ночной охоты любимая белая кошка Мирсины Пушинка.

  Мирсина сильно переменилась после гибели любимого брата и жениха. От прежней весёлой, жизнерадостной хохотушки и щебетуньи не осталось и следа! Ничто её больше не радовало, ничто не вызывало у неё интереса. Хотя от едва не сгубившей её болезни она мало-помалу оправилась, вновь приятно округлившись в лице и всех нужных местах, прежней шаловливой резвости, румянца на щеках, живого блеска в глазах не стало. Она больше не бегала гулять и сплетничать с подружками, не совершала конных прогулок, не качалась с малышнёй под дубом на качелях, даже почти не выходила из дому, лежала по целым дням в своей кровати, механически, без интереса, занимая руки какой-нибудь женской работой, и думала свою неотвязную горькую думу. Синта всех уверяла, что надо лишь пережить зиму, а как только пригреет весеннее солнышко, Мирсина снова оживёт. На то и надеялись.

  - Мирсина! Едем с нами на охоту! - ласковым просящим голосом позвал Канит. - Хватит тебе уже тут киснуть. На дворе распогодилось, разомнёшь свою кобылку, сама развеешься...

  - Спасибо, братик, не хочу.

  - Ну чего "не хочу"? Знаешь, как твоей Золушке хочется побегать!

  - Вот ты, братик и возьми её хоть заводной - пусть побегает.

  - Эх, сестрёнка! Напрасно ты отказываешься! Вот выйдешь за своего царевича, ещё насидишься взаперти! - бросил в сердцах Канит, выходя из комнаты.

  Через десять минут, наскоро проглотив поданный Синтой завтрак и бросив в перекинутую через левое плечо холщовую торбу по нескольку пирогов с мясной, капустной и сырной начинкой, вооружившись у себя в комнате горитом с полусотней стрел и коротким клиновидным акинаком в чеканных серебряных ножнах, Канит запрыгнул на оседланную Лимнаком мирсинину серую в яблоках кобылу Золушку, призывно свистнул крутившемуся у коновязи, преданно заглядывая в глаза, Лису, и выехал через приоткрытые Лимнаком ворота на площадь, где его уже ждали, нетерпеливо гарцуя у колодца перед пришедшими за водой молодыми служанками, собравшиеся на охоту сыновья скептухов. Помимо шестерых его ровесников (среди которых был и залечивший наконец сломанную перед боспорским походом руку сын Танасака Ишпакай) и трёх псов, были здесь и их малолетние братья, такие, как 8-летний младший брат Сакдариса и Апафирса Госон. Хотя каждый из малолеток имел на поясе, как и положено будущему воину, лук и кинжал или длинный нож в красивых чехлах, старшие братья, как и при всяком выезде на охоту, брали их с собой, чтоб те собирали после их неудачных выстрелов стрелы с ценными бронзовыми и коваными железными наконечниками, а заодно приучались крепко держаться на конской спине и перенимали у старших охотничьи навыки и секреты.

  Спустившись в пригород, каждый охотник позвал на охоту по паре сверстников из незнатных семей, чтобы те, в случае удачной охоты, подбирали и перевозили за ними добычу, за что в конце каждый получит свою долю. Спустя четверть часа выросший втрое охотничий отряд выехал из посёлка к Хараку и поскакал по вившейся вдоль правого берега дороге на запад. Четвёрка разномастых кудлатых псов, навострив уши и пригнув к гулкой мёрзлой земле чуткие носы, азартно ринулись по сторонам в поисках добычи, вспугивая дремавших высоко на голых ветках тополей галок и ворон, копошившихся в навозе на дороге и окрестных полях диких голубей и вездесущих воробьёв, да плескавшихся в Хараке под присмотром малолетних пастушат домашних гусей и уток.

  Миновав начинавшуюся сразу за горой Таваной теснину, образованную крутыми склонами сжимавших пойму реки с севера и юга высоких, поросших сосновым и дубовым редколесьем плато, заспорили, где в этот раз устроить охоту. Большинство склонилось ехать на полдень.

  Прогнав закурчавившихся к зиме густой мохнатой шерстью коней по брюхо через напитанную осенними дождями речку, свернули в одну из многочисленных, спускавшихся с южного плато узких извилистых балок. Растянувшись друг за другом по уходившей полого в гору тропе, усыпанной толстым ковром жёлтых, красных и бурых листьев, сброшенных на зиму росшими на крутых каменистых склонах дикими оливами, грушами, алычой, орешником, колючими зарослями шиповника и ежевики, через пару минут выбрались на холмистую возвышенность. Изрезанная балками и ложбинами, поросшая пожухлой зеленовато-бурой травой, по которой здесь и там ползали между островками тёмно-бурых дубрав и тёмно-зелёного сосняка грязно-серые облака овечьих отар, возвышенность тянулась на полудень примерно на фарсанг, круто обрываясь в узкую, глубокую долину Напита, за которой вздымался волнистой стеной сплошь покрытый непроходимым лесом западный отрог Таврских гор, где-то там за которым, оградившись высокими стенами и морем, лежал греческий Херсонес.