Савмак. Пенталогия (СИ)

  Маста тем часом обошла с бурдюком по кругу пышущий жаром очаг, наполнив с готовностью подставленные чаши юных охотников и свёкра перебродившим кобыльим молоком.

  - А что же теперь будет с женой... вдовой Иргана? - поинтересовался Сакдарис, тоже оказывается заприметивший красивую молодку.

  - А чему с ней быть? - сделав добрый глоток, ответил старик. - Назад к отцу с матерью не отошлём. Тем паче сын у неё от Иргана - ещё один Орхам. - На окрашенных белой пенкой губах старика появилась улыбка. - Баба она добрая, от работы не бегает. Погорюет годок за Ирганом, а к тому часу и внук мой Хомезд в самую жениховскую пору войдёт: кому ж, как не молодшему брату взять на себя жену и дитя старшего? Да и на выкуп за невесту тратиться не надо, хе-хе!

  Напившись вволю хмельного бузата, молодые охотники гуськом полезли из шатра. Убедившись, что сыпавшая с чёрного ночного неба снежная заверюха и не думает униматься, они проведали присыпанных снегом коней, облегчились и, поёживаясь, поспешили обратно в тёплое нутро пастушьего шатра, решив, что ничего не остаётся, как только заночевать здесь, надеясь, что к утру снежная буря наконец выдохнется и утихнет.

  Старый Хомезд, закутавшись потеплее, отправился с невесткой в кошару на смену сыну и старшему внуку, оставив свой со старухой шатёр в распоряжении знатных гостей, их слуг и собак.

  Улёгшись впритык друг к другу вокруг тёплых камней очага, полтора десятка парней завернулись в свои толстые кудлатые бурки и вскоре один за другим сладко захрапели под протяжные стоны и завывания бесновавшейся в нескольких шагах за неприступной шатровой стенкой вьюги. Один только Канит всё никак не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и ожесточённо шкрябая ломаными ногтями кусаемое дождавшимися своего часа блохами тело. Мысли его при этом назойливо и неотвязно вертелись вокруг молодой вдовы Иргана, лежавшей сейчас, возможно, вот так же без сна в соседнем шатре, в каких-то семи-восьми шагах от него. Вспоминая её красивое лицо, завлекательную улыбку (не похоже, что она так уж сильно убивается по мужу!) и восхитительную тёмную мушку на бело-розовой выпуклости груди, он с завистью подумал, что младший Хомезд, наверное, сейчас вовсю скачет на ней, не дожидаясь, пока истечёт назначенный дедом год жалобы. Или, может, отец его утешает по ночам овдовевшую невестку? Разве ж это справедливо, что такая красавица будет всю жизнь прозябать в бедном шатре простого чабана?

  Оглаживая свой кожаный "рог", налившийся от этих мыслей острым желанием углубиться в аппетитное тело обольстительной пастушки, сын вождя стал строить планы, как бы это устроить. Проворочавшись полночи, он наконец уснул, так ничего путного и не надумав. О напрасно ждавшей его в эти часы в своей уютной тёплой спаленке Акасте он не вспомнил ни разу.

   8

  Следующий за выборной экклесией день традиционно был в Херсонесе нерабочим.

  С раннего утра новоизбранные иерархи, демиурги и эйсимнеты, их родные и друзья - все в праздничных одеждах - собрались на центральном теменосе. Под предводительством нового жреца-басилея Полидокса на площадке между храмами Девы, Херсонаса и Зевса Сотера состоялось торжественное моление богов-покровителей полиса, чтобы наступивший год был для Херсонеса и всех его граждан успешен и благополучен, а новоизбранные правители вели порученные им народом дела честно, разумно и дружно, способствуя процветанию вверенного им полиса. Как и полагается, слова молитвы были подкреплены обильно пролитой на алтарях Девы, Херсонаса, Зевса, Геракла, Диониса, Аполлона, Гермеса, Афродиты, Асклепия и Гигиэи жертвенной кровью, а постаменты божественных статуй, полы и стены храмов покрылись дорогими подношениями от вчерашних победителей.

  Затем, по образованному эйсимнетами и демиургами живому коридору, из храма Царицы-Девы выступило торжественное шествие. Гордо вскинув увенчанную расшитой золотыми узорами и крупными жемчужинами налобной повязкой-диадемой голову, впереди шла главная жрица (традиционно эту почётную должность исполняла супруга жреца-басилея). На плечи её, поверх окантованной золотыми пальметтами белоснежной столы, была наброшена редкостная в этих краях жёлто-чёрная леопардовая шкура, с завязанными на груди узлом передними лапами. Вслед за старшей жрицей из распахнутых дверей храма вышли попарно три десятка молодых жриц в длинных белых столах и накинутых на плечи пятнистых красно-белых шкурах косуль - любимых животных Девы, с длинными распущенными волосами, перехваченными вокруг головы золотыми лентами. Две передние девушки - самые стройные и миловидные - несли у бёдер сплетённую из тонких золотых прутьев двуручную корзинку, в которой была помещена величайшая драгоценность Херсонеса - божественный састер; это был единственный день в году, когда главная святыня полиса ненадолго покидала своё надёжное убежище в подвале выстроенного для неё в центре города храма, дабы граждане могли убедиться воочию, что святыня на месте, цела и невредима, и значит, стены города находятся, как и прежде, под её надёжной защитой.

  Састер представлял собой изваяние из красноватого зернистого камня, высотой чуть более локтя, отдалённо напоминающее женскую фигуру без рук, с широкими бёдрами, выпуклым животом и острыми холмиками грудей. Над золотой корзиной возвышалась только круглая голова с волнистой резьбой волос и "кошачье" лицо идола, с широко расставленными круглыми впадинами глаз и кровожадно улыбающимся широким серповидным ртом. Грубые, почти бесформенные черты фигуры и скорее звериного, чем человеческого, лица таврской богини говорили если не о нерукотворном "небесном" происхождении, то о глубокой древности пропитанного кровью множества жертв каменного идола.

  Пройдя между толпившимися по сторонам правителями полиса, с жадностью всматривавшимися в састер, словно он был из чистого золота, жрицы вынесли его через пропилеи на агору, где их дожидалась около входа блещущая роскошной отделкой колесница (та самая, на которой в день свадьбы провёз по городу Агафоклею Каллиад). Почётная стража из трёх десятков молодых людей из знатных семей, радующая глаз зеркальным блеском доспехов и богатой отделкой щитов, мечей и копий, оберегала колесницу от напора заполнившей агору праздничной толпы; сегодня тут было полно любопытных женщин, подростков, а также живущих в городе и в долине Ктенунта тавров, пришедших хоть одним глазком взглянуть на свою похищенную богиню. Сам басилей Полидокс, стоя за выгнутой широкой дугой передней стенкой колесницы, держал в руках обшитые серебряными бляшками ременные вожжи впряженной в неё пары гладких снежно-белых кобылиц.

  Знатные девы, которым доверено было нести састер, взошли на открытую сзади колесницу и установили корзину с идолом на круглую резную капитель гладкоствольной малахитовой колонны, возвышавшейся им по пояс в центре колесницы. Придерживая одной рукой драгоценную корзину, другой они ухватились за боковые стенки колесницы.

  Десять стражей переместились вперёд, расчищая сомкнутыми щитами путь для упряжки, остальные двадцать выстроились цепочками по бокам. Басилей тронул коней медленным шагом по главной улице к видневшейся в северном её конце арке Парфенона и высившейся за аркой, подобно маяку, огромной статуе Афины. Жрицы таврской Девы во главе с женой басилея шли сразу за колесницей (первыми - жена и невестка Формиона), за ними чинно следовали, постукивая дорогими посохами, вышедшие из широких ворот теменоса иереи, эйсимнеты и демиурги, среди которых в задних рядах, рядом с Мегаклом шёл и Минний.

  Проехав по живому коридору славивших божественный састер горожан (женщины и девушки при этом бросали под ноги лошадям выращенные к празднику в домашнем тепле цветы), Полидокс остановил упряжку возле статуи Афины. Двое храмовых рабов сняли малахитовую колонну с колесницы, занесли в храм Артемиды и установили в наосе возле увитого резными раскрашенными гирляндами мраморного постамента хозяйки храма. Здесь, рядом со своей эллинской "сестрой", пленённая таврская Дева-Орейлоха простояла до вечера под охраной двух вооружённых стражей и двух жриц, сменявшихся через каждый отмеряемый клепсидрой час. И любой желающий мог поглядеть на неё вблизи, обратиться к ней с какой-либо просьбой, мольбой, поднести дары (лучше, конечно, сразу обеим Девам) и обагрить в её честь кровью какого-нибудь животного или птицы один из расположенных перед входом в храм (внутри проливать кровь не дозволялось) жертвенников. А после захода солнца укутанная с головой в леопардовую накидку старшей жрицы Орейлоха тем же путём варнулась в свой храм, чтобы опять скрыться на целый год в своём потайном убежище.