Избранное

Не выдержав, она и впрямь ему

изменит. Это для второго тома.

И всё это не где-то в пустоте,

а в гуще исторических событий.

Они живут, допустим, в Сумгаите.

Героя моего зовут Бахытом.

Она армянка. Родственники, те,

которые с армянской стороны,

всё делают для разрушенья брака.

Развод. А тут резня. Он жив, однако,

и вот один, оставшись без жены,

переезжает в город Ленинград,

который вскоре станет Петербургом.

Путч. Город замирает от испуга.

Потом идёт постройка баррикад.

Явлинский арестовывает Пуго.

На танке Ельцин. Финиш. Смольный взят.

Какой размах, какое полотно —

простая жизнь на грандиозном фоне.

Распад Союза. Холодно. Темно.

Рост цен. Хандра. И водка по талонам.

По пьянке он бросается в окно.

Ломает ногу. Описать больницу —

грязь, нет лекарств. Про разовые шприцы

здесь и не знают, а из-за границы

нет помощи. Красотка-медсестра.

Герой влюблён, уже готов жениться

и в третий раз. Ну что ж — давно пора.

Ему под сорок. Тут бы жить да жить.

Бесплатный спирт. Но сколько же спиваться?

Жена ворует морфий. Мой Бахыт

из любопытства пробует ширяться,

потом всерьёз садится на иглу.

Жена в отъезде. Он без марафета,

его ломает. Описать и это.

А тут как раз — аптека на углу.

Ночь. Ограбленье. Бегство. Всё удачно.

Домой нельзя. К приятелю на дачу

он едет. В полуночной электричке

к нему подходят трое. Просят спички.

А спичек — нет. Разборка. Мордобой.

Разжали двери. Вышвырнули тело.

Тут встречный поезд. Фары из метели.

На рельсах погибает мой герой.

“Лишь ампулы разбитые блестели

на свежем окровавленном снегу”, —

так и закончить эту эпопею.

А всё-таки, ты знаешь, — не сумею,

Не напишу романа. Не смогу.

* * *

Моя соседка — мужняя жена.

Ей целый день на месте не сидится.

Из комнат в кухню ползает она

и оставляет слизь на половицах.

На кухне шепелявит ржавый кран,

наверно с жиру, бесятся котлеты.

А в комнатах — цветущая герань.

Видать, застой сопутствует расцвету

не только ряски. Но не в этом суть.

Я оболгал прекрасную хозяйку.

Она сама бы рада отдохнуть,

но у неё две дочки распиздяйки

и муж пропойца. Где тут отдыхать?

Но я сумею, было бы желанье,

и дочерей, и мужа оправдать,

поскольку всё достойно оправданья,

всё что угодно, всё, что наяву

имеет быть за стенкой и за шторой,

покуда я вне времени живу.

Который час? А год? А век который?

* * *

Если где-нибудь увидишь человека с белой тростью,

уступи ему дорогу, потому что он слепой,

потому что в этом мире быть слепым совсем не просто —

трудно жить и не смешаться с этой зрячею толпой.

Так в романе Макса Фриша человек решил однажды, —

назову себя, к примеру, ну хотя бы Гантенбайн.

А в романе Кобо Абэ человек забрался в ящик.

А ещё в одном романе человек не делал зла

и прослыл за Идиота. А ещё в одном романе

человек был сам писатель, написавший свой роман

про Христа и про Пилата. Сжёг его и убедился —

рукописи не горят

* * *

С. Г.

Неужели же годы прошли

И действительно старость настанет?

Сколько прошлого мы погребли!

Только детство приходит на память.

Там столетник вытягивал жар,

А под утро сбивалась повязка.

Если сон — непременно кошмар

Из какой-то запутанной сказки:

Братья скачут, окно отвори…