Страшный Жуткий Подвал

Татьяна Кигим

Страшный Жуткий Подвал

Не помню, сколько мне было, когда меня впервые туда отправили, но с тех пор, как себя помню, я уже не пытался убежать из подвала. То есть он существовал как бы всегда — как папа, мама и брат на Новый Год. Даже Кристина появилась потом, ее появление я прекрасно помню, а вот появление в моей жизни Страшного Жуткого Подвала — нет.

Наверное, наиболее верной аналогией было бы чтение: я помню себя с трех лет, но не могу вспомнить, как я учился читать. Мне кажется, я умел это делать всегда — так же, как передвигать машинки, или складывать кубики, или подносить ложку ко рту. И книги, которые я больше всего любил, были старые, потрепанные, зачитанные до невозможности — «Том Сойер» или «Сказки народов мира»: бабушка рассказывала, что их читала еще моя мама — когда, конечно, ей было интересно все это читать. Были книги и глянцевые, новые, с цветными картинками, но мне они нравились меньше; не было в них, знаете, чего-то такого… книжного, настоящего. Они пахли типографией, а я любил — чтобы пахли книгой и пылью. Может быть, потому, что все старые книги и подшивки журналов в подвале пахли по-настоящему — прошлым.

В любом случае, «Азбуки» или «Колобка» среди моих книг точно не было, они, вероятно, остались в совсем глубоком младенчестве. Я не помню времени, когда я не умел читать. Это как воздух; как подвал.

Да, так он и назывался — Страшный Жуткий Подвал. Не знаю, кто придумал ему такое название, может быть, мама или, скорее, папа, а вероятней всего — кто-то вроде вечно пьяного соседа Васяти, развалившегося в нашем обтрепанном кресле с тошнотворно дымящейся сигаретой. Так и помню, как он кривится своей подлой улыбочкой и свистит сквозь выбитые зубы: «…а не то мама отведет маленького мерзавца в тот самый Страшный Жуткий Подвал!». (Вот бывает, заметьте, замогильный шепот — так вот, это был самый настоящий замогильный свист). А может, я сам сочинил название своему почти что постоянному местопребывалищу, но в любом случае, что касается истории происхождения данного топонима — вряд ли мне кто-нибудь о ней расскажет.

Кто знал, во всяком случае, давно умер.

Не умер Энтони, мой старший брат с американским именем, но он в то время, когда я сидел в подвале, был в Америке. Он и сейчас в Америке.

А подвал… что ж, подвал исчез, когда на месте старых девятиэтажек строили новый жилой микрорайон. Но эта история моего личного конца света относится к тому времени, когда наша розовая девятиэтажка была еще совсем новым, пахнущим свежей штукатуркой и современным до невозможности зданием. Например, его сдавали с уже имеющимся узлом интернета. То есть был наш дом тогда до ужаса современным. И это было как раз пред затмением — весьма знаменательное, я бы сказал, явление почти что символического значения, — и было мне шесть с половиной лет.

Но в подвале, вы знаете, свет был.

Там вообще много чего было.

—… подлец, скотина, ублюдок, иуда, мерзавец, сучара, щенок, негодяй! — от визга мамы закладывало уши. Мама кричала так складно, что я даже подумал, что она сочиняет стихи. Я и сам сочинял; но дядя сказал, что поэты нам в семье нужны не очень, тем более плохие. (В шестнадцать я, правда, опять принялся за старое — и убедился, что дядя был прав).

Мама орала, волоча меня по коридору к лестнице, больно вывернув мне руку и даже не давая подняться на ноги; надсадно орала пятимесячная Кристинка. Наверное, ей тоже не было удобно под мышкой у мамы, тем более что бутылочка, из которой она сосала смесь минуту назад, закатилась за холодильник. Мне стало стыдно, что из-за меня не покормили сестренку.

Щекотал ноздри резкий аромат разлитого коньяка; на мамины вопли из соседней квартиры выбежал матерящийся Васятя со своей оглушительно лающей псиной; Кристинка уже просто захлебывалась, а внизу начала ругаться баба Клава. Как обычно — на «всяких уродов, жить не дают спокойно, изверги…». Весь дом проснулся: соседи орали, внизу кто-то стучал в потолок, а кто-то требовал вызвать милицию.

Я, конечно, молчал, и без меня воплей в этом доме хватало. Мать протащила меня по лестничному пролету, на щеке появилась ссадина, а коленки, похоже, были разбиты о бетон в кровь. Поскользнувшись на площадке, мать выронила сверток с ребенком на пол, Кристина заорала совсем дико, и я, подхватив сестру на руки, рванул вниз со всей возможной скоростью, еще успев заметить в глазах матери что-то вроде растерянности. За нами она не гналась, я только услышал, пробежав пять пролетов, как она устало говорит соседям: «Пошли на хер, суки поганые… мои дети». А потом я вывалился в подвал, вбежал в наш «закуток», захлопнул за собой дверь и сел на пол. Кристинка почти успокоилась, но очень больно ерзала по моим разбитым коленям. Но сил переложить ее на пол не было. Я откинулся к стене. Сердце выскакивало из груди. Обиды не было, только недоумение: ну ведь ничто же не предвещало такого скандала!

Да, я таки снова попал в этот Страшный Жуткий Подвал (хотя в шесть лет он уже не казался мне ни жутким, ни страшным… я же еще не знал, как он оправдает свое название). Да, снова попал в этот чертов подвал, хотя еще утром был уверен, что после вчерашнего «выходи и иди ужинать, бездельник» я не попаду в сюда как минимум неделю. Накануне у родителей было прекрасное настроение, они сидели за столом с Игнатием Валентиновичем. Я его не любил: однажды услышал, как он пробормотал про моих родителей «крысы несчастные…». А меня он почти открыто называл крысенышем. А мой дядя этого Игнатия Валентиновича называл не иначе как «чмо тощавое». Но родители с ним пили, запершись в комнате, а я спокойно читал «Одиссею капитана Блада». Жаль, книга осталась наверху. Я вздохнул.

Нет, похоже, судьба не была сегодня ко мне благосклонна. Книгу не взял, колени ободрал. И надо же было спалить этот злосчастный кипятильник! За пять минут до первого маминого вопля я как раз проводил научный эксперимент на основе подаренного братом «Набора юного химика». Инструкции там были на английском, словарный запас иняза в шесть лет у меня был небольшой, поэтому неудивительно, что я мог чего-то перепутать. И когда повалил резкий едкий дым (а ведь детские наборы теоретически не могут содержать потенциально опасных веществ… ну да чего не под силу юным химикам?), я напрочь забыл о том, что на кухне кипятится вода.

Отца дома не было. Отец, конечно, сразу бы дал мне по шее за опыты с кипятильником. Он мне уже запретил включать газ и электрочайник, и вообще прикасаться к имеющейся у нас бытовой технике, а вот про кипятильник не упомянул. Кипятильника у нас не было, и папа, вероятно, не предполагал, что я возьму его у бабы Клавы.

В общем, пока я в своей комнате пытался ликвидировать последствия опыта, а в гостиной голосами героев какого-то сериала бубнил телевизор, вода в кастрюльке неотвратимо выкипала. Оставалось надеяться, что мать по-прежнему, как четверть часа назад, валяется в бигудях на диване, листает журнал и смотрит сериал краем глаза. Но на долгое время рассчитывать не стоило. Я спешил.

— Виталий, чем это пахнет? — подозрительно окликнула мама.

Как вы понимаете — не успел… Когда я влетел в кухню, под потолком уже стлался сизый дым. Я закашлялся. Кипятильник покрылся черным нагаром, сквозь трещины просвечивало раскалено-алым: словно кровь сквозь обгоревшую кожу умирающего в ожоговом… Эта дикая аналогия, невесть откуда взявшаяся (вероятно, из того же телевизора), да еще писк явившейся «эсэмэски» — последнее, что я запомнил перед тем, как мать фурией влетела на ту же злополучную кухню…

— Мама, я больше не буду! — заорал я.

… Подвал, как я уже говорил, в то время появлялся в моей жизни наподобие соседа Васяти — с известной долей регулярности. Хотя подвал чаще.

Так что я не особо расстроился, а сел в своем любимом углу, баюкая Кристинку. Очень жаль было только «Капитана Блада».

Если точно, это был не совсем угол. Это был промежуток между двумя стеллажами ровно в центре стены. Небольшой промежуток — как раз хватало уместиться. Напротив была дверь, и, может, потому я так любил этот «пятый угол», что мог оттуда смотреть на нее в надежде, что вот сейчас она отопрется… и войдет мама, или папа, и мы пойдем наверх, домой.