Последняя мистификация Пушкина

Она долж­на бы­ла бы уда­лить­ся от све­та и по­тре­бо­вать то­го же от му­жа. У нее не хва­ти­ло ха­рак­те­ра, и вот она опять очу­ти­лась поч­ти в та­ких же от­но­ше­ни­ях с мо­ло­дым Гек­ке­ре­ном, как и до свадь­бы: тут не бы­ло ни­че­го пре­ступ­но­го, но бы­ло мно­го не­по­сле­до­ва­тель­но­сти и бес­печ­но­сти[506].

Не обош­лось и без уп­ре­ков по­эту:

он, бу­ду­чи уве­рен в при­вя­зан­но­сти к се­бе сво­ей же­ны и в чис­то­те ее по­мы­слов, не вос­поль­зо­вал­ся сво­ею суп­ру­же­скою вла­стью, что­бы во­вре­мя пре­ду­пре­дить по­след­ст­вия это­го уха­жи­ва­ния[507].

Но глав­ное, ра­ди че­го со­труд­ни­ча­ли Вя­зем­ские и Фи­кель­мон, бы­ло оз­ву­че­но ими поч­ти сло­во в сло­во. Ум­ная Дол­ли на­шла иде­аль­ное объ­яс­не­ние при­чи­ны ду­эли, пол­но­стью оп­рав­ды­ваю­щее дру­зей по­эта:

Пуш­кин, глу­бо­ко ос­корб­лен­ный, по­нял, что как бы он лич­но ни был уве­рен и убе­ж­ден в не­вин­но­сти сво­ей же­ны, она бы­ла ви­нов­на в гла­зах об­ще­ст­ва, в осо­бен­но­сти то­го об­ще­ст­ва, ко­то­ро­му его имя до­ро­го и цен­но. Боль­шой свет ви­дел все и мог счи­тать, что са­мо по­ве­де­ние Дан­те­са бы­ло вер­ным до­ка­за­тель­ст­вом не­вин­но­сти гос­по­жи Пуш­ки­ной, но де­ся­ток дру­гих пе­тер­бург­ских кру­гов, го­раз­до бо­лее зна­чи­тель­ных в его гла­зах, по­то­му что там бы­ли его дру­зья, его со­труд­ни­ки и, на­ко­нец, его чи­та­те­ли, счи­та­ли ее ви­нов­ной и бро­са­ли в нее ка­ме­нья[508].

Вя­зем­ским ос­та­ва­лось толь­ко по­вто­рить:

Ко­гда дру­зья Пуш­ки­на, же­лая его ус­по­ко­ить, го­во­ри­ли ему, что не сто­ит так му­чить­ся, раз он уве­рен в не­вин­но­сти сво­ей же­ны, и уве­рен­ность эта раз­де­ля­ет­ся все­ми его друзья­ми и все­ми по­ря­доч­ны­ми людь­ми об­ще­ст­ва, то он им от­ве­чал, что ему недостаточ­но уве­рен­но­сти сво­ей соб­ст­вен­ной, сво­их дру­зей и из­вест­но­го круж­ка, что он принад­ле­жит всей стра­не и же­ла­ет, что­бы имя его ос­та­ва­лось не­за­пят­нан­ным вез­де, где его знают[509].

Важ­но еще иметь в ви­ду, что к пись­му кня­зя при­ла­гал­ся ряд до­ку­мен­тов: ко­пия па­ск­ви­ля, по­лу­чен­но­го Пуш­ки­ным, пись­мо Пуш­ки­на к ба­ро­ну Гек­кер­ну, от­вет­ное пись­мо Гек­кер­на, пись­мо Пуш­ки­на к ви­кон­ту д'Аршиаку; ус­ло­вия ду­эли; а так­же ко­пии с пись­ма кня­зя П.А.Вя­зем­ско­го к А.Я.Бул­га­ко­ву и Пуш­ки­на к гра­фу А.X.Бен­кен­дор­фу.[510] Так что, че­ло­век, чи­тав­ший пись­мо Вя­зем­ско­го, од­но­вре­мен­но зна­ко­мил­ся и c глав­ны­ми до­ку­мен­та­ми ду­эль­ной ис­то­рии. Он про­сто не имел пра­ва го­во­рить, что в ано­ним­ке име­на же­ны по­эта и Дан­те­са «бы­ли со­еди­не­ны с са­мой ед­кой, са­мой жес­то­кой иро­ни­ей».

Труд­но про­ник­нуть в ду­шу дру­го­го че­ло­ве­ка, пы­та­ясь объ­яс­нить мо­ти­вы его по­ве­де­ния, не рис­куя на­го­во­рить лиш­не­го. Но к Дол­ли Фи­кель­мон это не от­но­сит­ся. Не хва­тит ни­ка­ко­го во­об­ра­же­ния, что­бы пред­ста­вить и опи­сать глу­би­ну ее бес­прин­цип­но­го ума, и най­ти сло­ва, ко­то­рые мог­ли бы аде­к­ват­но оце­нить роль гра­фи­ни в ду­эль­ной ис­то­рии.

Нет, Дол­ли не за­щи­ща­лась - она тон­ко и рас­чет­ли­во на­па­да­ла, ис­поль­зуя рас­те­рян­ность дру­зей по­эта. «Жар­кая ис­то­рия» мог­ла и за­быть­ся, но то, что Пуш­кин ис­поль­зо­вал ее мо­тив в «Пи­ко­вой да­ме» ис­пу­га­ло и серь­ез­но за­де­ло Дол­ли. По­весть эта в 1834 го­ду бы­ла очень по­пу­ляр­ной. Пуш­кин пи­сал в дневни­ке:

7 ап­ре­ля. Моя Пи­ко­вая да­ма в боль­шой мо­де. - Иг­ро­ки пон­ти­ру­ют на трой­ку, се­мер­ку и ту­за. При дво­ре на­шли сход­ст­во ме­ж­ду ста­рой гра­фи­ней и кн. Н.<аталь­ей> П.<ет­ров­ной> и, ка­жет­ся, не сер­дят­ся...[511].

А ну как нач­нут ис­кать про­то­тип в дру­гом мес­те! И Фи­кель­мон со­чи­ни­ла до­ку­мент, ко­то­рый ис­клю­чал бы вся­кий на­мек на ее уча­стие в ду­эль­ной ис­то­рии. Она да­же на­зва­ла спо­соб, ко­то­рым поль­зо­ва­лась, что­бы дер­жать в на­пря­же­нии вра­ж­дую­щие сто­ро­ны:

Пуш­кин не хо­тел при­сут­ст­во­вать на свадь­бе сво­ей своя­че­ни­цы, ни ви­деть их по­сле нее, но об­щие дру­зья, весь­ма не­ос­то­рож­ные, на­де­ясь при­вес­ти их к при­ми­ре­нию или хо­тя бы к сбли­же­нию, поч­ти еже­днев­но сво­ди­ли их вме­сте.

Ины­ми сло­ва­ми, страв­ли­ва­ли… Толь­ко ка­кое от­но­ше­ние это име­ло к ней - ведь дру­гом по­эта бы­ла ее ма­мень­ка? А она – ум­ная жен­щи­на – без­молв­но на­блю­да­ла, как «не­ос­то­рож­ные» дру­зья тол­ка­ли по­эта к ги­бе­ли.

Опас­ность та­ко­го сбли­же­ния хо­ро­шо по­ни­ма­ла и Алек­сан­д­ри­на:

они встре­ча­лись в све­те, и там Гек­керн про­дол­жал де­мон­ст­ра­тив­но вос­хи­щать­ся сво­ей но­вой не­вест­кой; он ма­ло го­во­рил с ней, но на­хо­дил­ся по­сто­ян­но вбли­зи, поч­ти не сво­дя с нее глаз. Это бы­ла на­стоя­щая бра­ва­да, и я лич­но ду­маю, что этим Гек­керн на­ме­рен был за­сви­де­тель­ст­во­вать, что он же­нил­ся не по­то­му, что бо­ял­ся драть­ся, и что ес­ли его по­ве­де­ние не нра­ви­лось Пуш­ки­ну, он го­тов был при­нять все по­след­ст­вия это­го[512].

Ес­ли кто и за­щи­щал­ся в ком­па­нии фаль­си­фи­ка­то­ров, так это Вя­зем­ские. Им дей­ст­ви­тель­но, бы­ло что скры­вать – осо­бен­но их стран­ное по­ве­де­ние на­ка­ну­не тра­ги­че­ской раз­вяз­ки. Сна­ча­ла Дол­ли уме­ло ис­поль­зо­ва­ла тще­сла­вие и са­мо­лю­бие суп­ру­гов, а ко­гда ду­эль со­стоя­лась, и их ре­пу­та­ция по­вис­ла на волос­ке, пред­ло­жи­ла свое «ви­де­ние» со­бы­тий. Она, ес­те­ст­вен­но, не опуб­ли­ко­ва­ла ни сво­его днев­ни­ка[513], ни сво­их вос­по­ми­на­ний. Всю «чер­ную» ра­бо­ту вы­пол­ни­ли Вя­зем­ские. По стра­не, в ви­де не­боль­ших кни­же­чек, ра­зо­шлись ко­пии их пись­ма к ве­ли­ко­му кня­зю, от­ку­да рос­сия­не уз­на­ли, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на хо­те­ла, но не мог­ла про­ти­во­сто­ять уха­жи­ва­ни­ям Дан­те­са, а Пуш­кин мог, но не же­лал спра­вить­ся с рев­ни­вы­ми чув­ст­ва­ми. Эти гос­по­да да­же не ви­ни­ли же­ну по­эта, по­сколь­ку она ка­за­лась им ни­же вся­кой кри­ти­ки. Они ви­ни­ли са­мо­го Пуш­ки­на за не­пра­виль­ный вы­бор, за то, что он не слу­шал дру­зей. Ины­ми сло­ва­ми, они вне­дря­ли мысль, что по­эт сам спро­во­ци­ро­вал не­сча­стье.

По­сле зна­ком­ст­ва с пись­мом Вя­зем­ских, ли­те­ра­тор Н.И.Лю­би­мов мог уве­рен­но пи­сать М.П.По­го­ди­ну в Мо­ск­ву:

ка­жись бы, де­ло и кон­че­но, но на ба­ле, ко­то­рый не­дав­но был у гр. Во­рон­цо­ва-Даш­ко­ва, он, т-е. тот же су­кин сын, явив­шись, уже с суп­ру­гою, не ус­ты­дил­ся опять во­зоб­но­вить при всех и как бы в яв­ное по­ру­га­ние над Пуш­ки­ным свои уха­жи­ва­ния за его же­ной[514].

То, что «ча­ша тер­пе­ния» по­эта пе­ре­пол­ни­лась, имен­но, на ве­че­ре у Во­рон­цо­ва- Даш­ко­ва, кня­зю «под­ска­за­ла» Фи­кель­мон. По­че­му у Во­рон­цо­ва, а не на­ка­ну­не, 21-го ян­ва­ря, у нее са­мой, где, как из­вест­но из днев­ни­ка Мер­дер, уже про­изо­шел не­боль­шой скан­дал, или на сле­дую­щий день у Ка­рам­зи­ных – вер­нее, у его до­че­ри - 24-го ян­ва­ря, где Пуш­кин бу­к­валь­но «скре­же­тал зу­ба­ми» - объ­яс­нить не труд­но? Им обо­им важ­но бы­ло убе­дить об­ще­ст­во, что ре­шаю­щее столк­но­ве­ние про­тив­ни­ков со­стоя­лось как бы на ней­траль­ной тер­ри­то­рии, а не в кру­гу дру­зей.

Ме­ж­ду тем на ба­лу у Во­рон­цо­вых, дей­ст­ви­тель­но, про­изош­ло со­бы­тие, напря­мую не свя­зан­ное с про­ти­во­стоя­ни­ем по­эта и ка­ва­лер­гар­да, но оп­ре­де­лив­шее весь ход ду­эль­ной ис­то­рии – со­бы­тие, ко­то­ро­му ма­ло кто при­да­вал и при­да­ет ис­тин­ное зна­че­ние. В этот ве­чер у Пуш­ки­на со­стоя­лась по­след­няя встре­ча с ца­рем. Ни­ко­лай I спус­тя де­сять лет в раз­го­во­ре с Кор­фом вспо­ми­нал:

уви­дясь где-то со мной, он стал ме­ня бла­го­да­рить за до­б­рые со­ве­ты его же­не. «Раз­ве ты мог ожи­дать от ме­ня ино­го?» — спро­сил я его. — «Не толь­ко мог, го­су­дарь, но, при­зна­юсь от­кро­вен­но, я и вас са­мих по­доз­ре­вал в уха­жи­ва­нии за мо­ей же­ной». — Че­рез три дня по­том был его по­след­ний ду­эль[515].

Здесь важ­но иметь в ви­ду не то, о чем го­во­ри­ли по­эт и царь, хо­тя и это имело оп­ре­де­лен­ный смысл. Не­об­хо­ди­мо пред­став­лять, о чем они не го­во­ри­ли или о чем Ни­ко­лай умол­чал. Ведь пи­сал же он в фев­ра­ле бра­ту Ми­хаи­лу Пав­ло­ви­чу о Дан­те­се и Пуш­ки­не: