Последняя мистификация Пушкина

Порт­рет Гек­ке­ре­на, на­ри­со­ван­ный гра­фи­ней Фи­кель­мон, яв­ля­ет­ся са­мым бла­го­склон­ным из всех до­шед­ших до нас рус­ских мне­ний[491].

И дей­ст­ви­тель­но, кто из со­вре­мен­ни­ков Пуш­ки­на мог так ци­нич­но оправдать об­ще­ние с оди­оз­ной фи­гу­рой по­слан­ни­ка:

Я не мо­гу не при­знать, что он не­при­ятен, по край­ней ме­ре, в сво­их ре­чах, но я же­лаю и на­де­юсь, что все, что го­во­рят о нем в об­ще­ст­ве, не­спра­вед­ли­во... Хо­тя я счи­таю его че­ло­ве­ком опас­ным для об­ще­ст­ва, мне льстит его при­сут­ст­вие в мо­ем са­ло­не? ⁴⁹²

Но мы ведь бе­зо­го­во­роч­но чис­лим Дол­ли Фи­кель­мон сре­ди дру­зей по­эта! И на­прас­но. Са­ма Фи­кель­мон при­дер­жи­ва­лась дру­го­го мне­ния:

Пе­чаль­на эта зи­ма 1837 го­да, по­хи­тив­шая у нас Пуш­ки­на, дру­га серд­ца ма­мень­ки, и за­тем у ме­ня Ри­чар­да Ар­ту­ра, дру­га, бра­та мо­ей мо­ло­до­сти, мо­ей сча­ст­ли­вой и пре­крас­ной не­апо­ли­тан­ской мо­ло­до­сти![493].

Дочь Е.Хит­ро­во, не­со­мнен­но, зна­ла обо всем, что про­ис­хо­ди­ло во­круг ма­те­ри и ее дру­зей, и при­ни­ма­ла жи­вое уча­стие в ду­эль­ной ис­то­рии - ни­чуть не мень­ше Со­фьи Ка­рам­зи­ной. Но бы­ла ли она на­стоя­щим дру­гом по­эта?!

За­ме­тил ли кто-ни­будь ее не­про­стое от­но­ше­ние к Пуш­ки­ну, усом­нил­ся ли в ис­крен­но­сти ее чувств, или все на­ши по­доз­ре­ния от­но­си­тель­но гра­фи­ни – плод до­су­жей фан­та­зии? Ока­зы­ва­ет­ся, был та­кой че­ло­век – се­ст­ра по­эта. О.С.Пав­ли­ще­ва на­пи­са­ла му­жу в де­каб­ре 1831 го­да:

Жду бра­та, од­на­ко, весь­ма ско­ро на­зад. Очень час­то ви­жусь с его же­ной; то я за­хо­жу к ней, то она ко мне за­хо­дит, но на­ши сви­да­ния все­гда слу­ча­ют­ся сре­ди бе­ло­го дня. За­ста­вать ее по ве­че­рам и ду­мать не­че­го; ее за­бра­сы­ва­ют при­гла­ше­ния­ми то на бал, то на ра­ут. Там от нее все в вос­тор­ге, и про­зва­ли ее Пси­хе­ею, с лег­кой ру­ки гос­по­жи Фи­кель­мон, ко­то­рая не тер­пит, од­на­ко, мое­го бра­та - один бог зна­ет, по­че­му[494].

Она не бы­ла по­свя­ще­на в де­ла бра­та так об­стоя­тель­но, как его дру­зья. Вряд ли Пуш­кин рас­ска­зы­вал ей ис­то­рию с же­ной ав­ст­рий­ско­го по­сла. Но род­ст­вен­ные чув­ст­ва ред­ко об­ма­ны­ва­ли ее. Она го­ря­чо со­пе­ре­жи­ва­ла бра­ту и поч­ти без­оши­боч­но оп­ре­де­ля­ла от­но­ше­ние к не­му дру­гих лю­дей.

Дол­ли при­сут­ст­во­ва­ла на ба­лу у Во­рон­цо­вых-Даш­ко­вых. Она соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми ви­де­ла все, что там про­изош­ло, но вме­сто то­го, что­бы де­таль­но опи­сать про­ис­ше­ст­вие, ог­ра­ни­чи­лась об­щей фра­зой - как буд­то она не име­ла к не­му ни­ка­ко­го от­но­ше­ния:

Вско­ре Дан­тес, хо­тя и же­на­тый, во­зоб­но­вил преж­ние прие­мы, преж­ние пре­сле­до­ва­ния. На­ко­нец, на од­ном ба­лу он так ском­про­ме­ти­ро­вал гос­по­жу Пуш­ки­ну свои­ми взгля­да­ми и на­ме­ка­ми, что все ужас­ну­лись, и ре­ше­ние Пуш­ки­на бы­ло с тех пор при­ня­то окон­ча­тель­но[495].

Ка­ким об­ра­зом ее «про­те­же» Дан­тес ском­про­ме­ти­ро­вал На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну, она умол­ча­ла? За­то это де­таль­но рас­пи­сал от­сут­ст­во­вав­ший на ба­лу Вязем­ский в пись­ме к ве­ли­ко­му кня­зю:

Же­на пе­ре­да­ла ему ост­ро­ту Гек­ке­ре­на, на ко­то­рую Пуш­кин на­ме­кал в пись­ме к Гек­ке­ре­ну-от­цу по по­во­ду ар­мей­ских ост­рот. У обе­их сес­тер был об­щий мо­золь­ный опе­ра­тор, и Гек­ке­рен ска­зал г-же Пуш­ки­ной, встре­тив ее на ве­че­ре: «je sais maintenant que votre cor est plus beau, que celui de ma fename!», что в пе­ре­во­де оз­на­ча­ло: «те­перь знаю, что у вас мо­золь кра­си­вее, чем у мо­ей же­ны»[496].

Де­ло в том, что се­ст­ры за­ка­за­ли часть дам­ско­го туа­ле­та - мо­золь­ный опе­ра­тор - у од­но­го мас­те­ра, а cor - мо­золь и corps - те­ло по-фран­цуз­ски зву­ча­ли оди­на­ко­во, и та­ким об­ра­зом Дан­тес до­воль­но дерз­ко и лов­ко обы­грал лин­гвисти­че­ский ка­зус, на­ме­кая на со­сто­яв­шее­ся, на­ко­нец, зна­ком­ст­во с те­лом Натальи Ни­ко­ла­ев­ны.

Ту же ис­то­рию, но уже ли­те­ра­тур­но об­ра­бо­тан­ную, по­вто­рил в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» Со­ло­губ:

Взрыв был не­ми­ну­ем и про­изо­шел не­со­мнен­но от пло­щад­но­го ка­лам­бу­ра. На ба­ле у гр. Во­рон­цо­ва, же­на­тый уже, Дан­тес спро­сил На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну, до­воль­на ли она мо­золь­ным опе­ра­то­ром, при­слан­ным ей его же­ной. “Le pedicure pretend, —до­ба­вил он, —que votre cor est plus beau que cdui demafemme”[497].

Од­на­ко, са­ми Вя­зем­ские, спус­тя го­ды, ина­че опи­сы­ва­ли эту ис­то­рию. В их па­мя­ти она об­ре­ла раз­ви­тую сю­жет­ную ли­нию:

На од­ном ве­че­ре Ге­керн, по обык­но­ве­нию, си­дел под­ле Пуш­ки­ной и за­бав­лял ее со­бою. Вдруг муж, из­да­ли сле­див­ший за ни­ми, за­ме­тил, что она вздрог­ну­ла. Он не­мед­лен­но увез ее до­мой и до­ро­гою уз­нал от нее, что Ге­керн, го­во­ря о том, что у не­го был мо­золь­ный опе­ра­тор, тот са­мый, ко­то­рый об­ре­зы­вал мо­зо­ли На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не, при­ба­вил: «II m'a dit que ie cor de madame Pouchldne est plus beau que ie mien». Пуш­кин сам пе­ре­да­вал об этой на­гло­сти кня­ги­не Вя­зем­ской»[498].

По­след­нее за­ме­ча­ние долж­но бы­ло ут­вер­дить пра­во кня­зя и кня­ги­ни про­воз­гла­шать ис­ти­ну, ис­хо­дя­щую как бы от пер­во­ис­точ­ни­ка - са­мо­го по­эта. Схе­ма по­лу­ча­лась до­воль­но строй­ная - На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на рас­ска­за­ла Пуш­ки­ну, Пуш­кин - Вя­зем­ским, Вя­зем­ский Со­фье и…по­шло-по­еха­ло.

И все бы ни­че­го, да толь­ко не все скла­ды­ва­лось у Вя­зем­ских. Идил­лию раз­ру­шал один, но очень важ­ный до­ку­мент - пись­мо Алек­сан­д­ри­ны к Ара­по­вой, на­пи­сан­ное ру­кой ее суп­ру­га Гус­та­ва Фри­зен­го­фа. В нем удоб­ная схе­ма не­ожи­дан­но об­на­ру­жи­ва­ла весь­ма серь­ез­ный де­фект:

В свое вре­мя мне рас­ска­зы­ва­ли, что по­во­дом по­слу­жи­ло сло­во, ко­то­рое Гек­керн бро­сил на од­ном боль­шом ве­че­ре, где все они при­сут­ст­во­ва­ли; там на­хо­дил­ся бу­фет, и Гек­керн, взяв та­рел­ку с уго­ще­ни­ем, буд­то бы ска­зал, на­пи­рая на по­след­нее сло­во: это для мо­ей за­кон­ной. Сло­во это, пе­ре­дан­ное Пуш­ки­ну с разъ­яс­не­ния­ми, и яви­лось той ка­п­лей, ко­то­рая пе­ре­пол­ни­ла ча­шу[499].

Вы­хо­дит, во­все не «дерз­кий мо­золь­ный опе­ра­тор» стал по­след­ней ка­п­лей, пе­ре­пол­нив­шей ча­шу?! Но са­мое глав­ное - обо всем, что про­изош­ло на ве­че­ре у Во­рон­цо­вых, о чем пи­са­ла в сво­ем днев­ни­ке Му­си­на-Пуш­ки­на, по­эт уз­нал не от суп­ру­ги, а со слов ка­кой-то свет­ской зна­ко­мой, и не про­сто, а с разъ­яс­не­ни­ем! И пра­во, как мог­ла На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на, зная со­стоя­ние му­жа, пе­ре­да­вать ему ост­ро­ты со­пер­ни­ка, не по­ни­мая, что за этим по­сле­ду­ет?!

Но вот, что лю­бо­пыт­но, по стран­но­му сте­че­нию об­стоя­тельств, хо­тя эти два до­ку­мен­та и раз­де­ля­ет боль­шой про­ме­жу­ток вре­ме­ни, фра­за из пись­ма Фри­зен­го­фа о «пе­ре­пол­нен­ной ча­ше», яв­но пе­ре­кли­ка­ет­ся с фра­зой из дневника Д.Фи­кель­мон:

Ча­ша пе­ре­пол­ни­лась, боль­ше не бы­ло ни­ка­ко­го сред­ст­ва ос­та­но­вить не­сча­стие.

Не этой ли «муд­рой» да­ме мы обя­за­ны «про­све­ще­ни­ем» Пуш­ки­на? Счи­та­ет­ся, что

Зор­кая на­блю­да­тель­ность при­нес­ла Фи­кель­мон сла­ву Си­вил­лы фло­рен­тий­ской» — пред­ска­за­тель­ни­цы бу­ду­ще­го. За­пи­си о по­эте и его же­не, соз­на­ние не­со­вмес­ти­мо­сти их ха­рак­те­ров, оп­рав­ды­ва­ли это про­зва­ние. Пред­чув­ст­вие гря­ду­щей тра­ге­дии вы­ска­зы­ва­ет она и в сво­их пись­мах к П.А. Вя­зем­ско­му, ко­то­рые во мно­гом по­вто­ря­ют и ком­мен­ти­ру­ют ее днев­ни­ко­вые за­пи­си[500].

Но ка­жет­ся Фи­кель­мон не толь­ко про­ро­че­ст­во­ва­ла, но и спо­соб­ст­во­ва­ла осу­ще­ст­в­ле­нию сво­их про­ро­честв. Соз­дав миф о «по­эти­че­ской» кра­со­те На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны, она не мог­ла спо­кой­но смот­реть на ее се­мей­ное сча­стье! Мсти­ла ли она по­эту за от­каз от эро­ти­че­ских раз­вле­че­ний или про­сто «по-дру­же­ски» зло­сло­ви­ла, но толь­ко не на поль­зу Пуш­ки­ну и его се­мей­ст­ву! Слиш­ком уж аг­рес­сив­но и по­доз­ри­тель­но зву­чит ее обоб­ще­ние: «все ужас­ну­лись».