Последняя мистификация Пушкина

Вы­бор

22 ян­ва­ря, в пят­ни­цу, Пуш­кин ра­бо­тал над стать­ей «О Миль­то­не и Ша­тоб­риа­но­вом пе­ре­во­де По­те­рян­но­го Рая». Знакомство с од­ним из фраг­мен­тов этой ра­бо­ты наглядно демонтрирует, ка­кие чувства ов­ла­де­ва­ли по­этом пе­ред дуэлью:

«быв­ший не­ко­гда пер­вым ми­ни­ст­ром», взял­ся за пе­ре­вод по­эмы Миль­то­на «для кус­ка хле­ба», не же­лая ид­ти на служ­бу но­во­му пра­ви­тель­ст­ву. ...Тот, кто, по­тор­го­вав­шись немно­го с са­мим со­бою, мог спо­кой­но поль­зо­вать­ся щед­ро­та­ми но­во­го пра­ви­тель­ст­ва, вла­стию, по­чес­тя­ми, бо­гат­ст­вом, пред­по­чел им че­ст­ную бед­ность. Ук­ло­нив­шись от па­ла­ты пе­ров, ..Ша­тоб­ри­ан при­хо­дит в книж­ную лав­ку с про­даж­ной ру­ко­пи­сью, но с не­под­куп­ной со­вес­тию[465].

По­нят­но, что с та­ки­ми чув­ст­ва­ми Пуш­кин не мог ос­та­вать­ся в Пе­тер­бур­ге. В ию­не 1834 го­да он уже из­ла­гал по­хо­жие мыс­ли в пись­ме к же­не:

Я дол­жен был на те­бе же­нить­ся, по­то­му что всю жизнь был бы без те­бя не­сча­ст­лив; но я не дол­жен был всту­пать в служ­бу и, что еще ху­же, опу­тать се­бя де­неж­ны­ми обя­за­тель­ст­ва­ми. ...Те­перь они смот­рят на ме­ня как на хо­ло­па, с ко­то­рым мож­но им по­сту­пать как им угод­но[466].

И все же, то­гда это боль­ше по­хо­ди­ло на са­мо­оп­рав­да­ние - пред­ва­ри­тель­ный ди­аг­ноз бо­лез­ни. Те­перь же про­зву­чал окон­ча­тель­ный при­го­вор - с ним не про­сто мо­гут «по­сту­пить как им угод­но», но уже по­сту­па­ют. И вы­бор был пре­дель­но ясен - ли­бо про­даж­ная ру­ко­пись, ли­бо про­даж­ная со­весть.

Пуш­кин раз­во­дил в сто­ро­ны «за­ви­си­мость жиз­ни се­мей­ной» и той, «ко­то­рую на­ла­га­ем на се­бя из чес­то­лю­бия или из ну­ж­ды». На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на не сра­зу это по­ня­ла. Сна­ча­ла она ре­ши­ла, что по­эт ви­дит в ней при­чи­ну сво­его вы­ну­ж­ден­но­го пре­бы­ва­ния при дво­ре. Но Пуш­кин объ­яс­нил ей:

Не сер­дись, же­на, и не тол­куй мо­их жа­лоб в ху­дую сто­ро­ну. Ни­ко­гда не ду­мал я уп­ре­кать те­бя в сво­ей за­ви­си­мо­сти[467].

И то­гда ста­но­вит­ся по­нят­ным, по­че­му вер­нув­шись смер­тель­но ра­нен­ным с ду­эли, со­сто­яв­шей­ся, ка­за­лось бы, по оче­вид­ной при­чи­не, он ска­зал ей поч­ти не­воз­мож­ное:

будь спо­кой­на, ты ни в чем не ви­но­ва­та[468].

Это бы­ло за­вер­ше­ни­ем их мно­го­лет­не­го раз­го­во­ра. Но по­сто­рон­ние, ко­неч­но же, все при­пи­са­ли аб­ст­ракт­но­му ве­ли­ко­ду­шию по­эта.

По­сле ра­бо­ты над стать­ей Пуш­кин в при­под­ня­том на­строе­нии, как че­ло­век ра­зо­брав­ший­ся в сво­их чув­ст­вах, вы­шел из до­ма, что­бы на­вес­тить близ­ких ему лю­дей. По до­ро­ге у Обу­хо­ва мос­та, чу­дес­ным об­ра­зом, ему встре­тил­ся Плет­нев. С ним по­эт за­вел стран­ный, на пер­вый взгляд, раз­го­вор: по­про­сил дру­га на­пи­сать о нем – еще жи­вом Пуш­ки­не - вос­по­ми­на­ния:

У не­го то­гда бы­ло ка­кое-то вы­со­ко­ре­ли­ги­оз­ное на­строе­ние. Он го­во­рил со мною о судь­бах Про­мыс­ла, вы­ше все­го ста­вил в че­ло­ве­ке ка­че­ст­во бла­го­во­ле­ния ко всем, ви­дел это ка­че­ст­во во мне, за­ви­до­вал мо­ей жиз­ни и вы­тре­бо­вал обе­ща­ние, что я на­пи­шу свои ме­муа­ры[469].

Око­ло трех ча­сов дня Пуш­кин, по со­ве­ту Плет­не­ва, за­шел к Алек­сан­д­ре Оси­пов­не Иши­мо­вой, что­бы пе­ре­го­во­рить с ней о пе­ре­во­дах для «Со­вре­мен­ни­ка». Не­дав­но вы­шед­шая кни­га пи­са­тель­ни­цы «Ис­то­рия Рос­сии в рас­ска­зах для де­тей» при­влек­ла вни­ма­ние по­эта. Но Иши­мо­вой до­ма не ока­за­лось и Пуш­кин ре­шил, вос­поль­зо­вав­шись ос­тат­ком дня, на­вес­тить Е. Н. Врев­скую.

Их раз­го­вор, ве­ро­ят­но, из-за ог­ра­ни­че­ния во вре­ме­ни, был ско­ро­теч­ным и удо­сто­ил­ся лишь од­ной фра­зы в пись­ме ба­ро­нес­сы к му­жу:

22 Janvier la visite de Pouchkine» («22 ян­ва­ря ви­зит Пуш­ки­на»)[470].

Они до­го­во­ри­лись встре­тить­ся в по­не­дель­ник, 25-го ян­ва­ря, что­бы по до­ро­ге в Эр­ми­таж об­су­дить глав­ные но­во­сти.

На сле­дую­щий день, в суб­бо­ту, к Пуш­ки­ну за­шел Плет­нев, и они вме­сте от­пра­ви­лись в гос­ти­ни­цу Де­му­та к Тур­ге­не­ву, ко­то­рый дол­жен был по­ка­зать им толь­ко что за­кон­чен­ный очерк о по­се­ще­нии ге­тев­ских мест, о чем сам же и пи­сал в днев­ни­ке:

23 ген­ва­ря. Кон­чил пе­ре­пис­ку «Вей­мар­ско­го дня», при­ба­вил пись­мо 15 анг­ли­чан к Ге­те и от­вет его в сти­хах и по­сле обе­да от­дал и про­чел бу­ма­гу Вя­зем­ско­му, а до обе­да за­шли ко мне Пуш­кин и Плет­нев и чи­та­ли ее и хва­ли­ли[471].

Ве­че­ром Пуш­кин с же­ной бы­ли при­гла­ше­ны на бал к обер-це­ре­мо­ний­мей­сте­ру дво­ра гра­фу И.И.Во­рон­цо­ву-Даш­ко­ву. Гос­ти съез­жа­лись к 10 ча­сам ве­че­ра и ве­се­ли­лись до трех ут­ра. Мно­гие по­ла­га­ли и по­ла­га­ют до сих пор, что на этом ба­лу про­изош­ло что-то из ря­да вон вы­хо­дя­щее, пред­ре­шив­шее кро­ва­вую раз­вяз­ку ду­эль­ной ис­то­рии. Во вся­ком слу­чае, Вя­зем­ский об­ра­тил вни­ма­ние ве­ли­ко­кня­же­ской се­мьи на это со­бы­тие:

Бал у Во­рон­цо­вых, где, го­во­рят, Гек­керн был силь­но за­нят г-жой Пуш­ки­ной, еще уве­ли­чил его раз­дра­же­ние[472].

О том же пи­са­ла и С.Н.Ка­рам­зи­на в пись­ме к бра­ту от 30 ян­ва­ря:

Счи­та­ют, что на ба­лу у Во­рон­цо­вых, в про­шлую суб­бо­ту, раз­дра­же­ние Пуш­ки­на дош­ло до пре­де­ла, ко­гда он уви­дел, что его же­на бе­се­до­ва­ла, смея­лась и валь­си­ро­ва­ла с Дантесом[473].

Но вот что важ­но - ни Ка­рам­зи­на, ни Вя­зем­ские на ба­ле у Во­рон­цо­вых не бы­ли. У них до­ма, как сле­ду­ет из за­пи­си в днев­ни­ке, Тур­ге­нев «кон­чил ве­чер». По­это­му оба упот­реб­ля­ют обо­ро­ты «го­во­рят» и «счи­та­ют». Но кто го­во­рит, кто счи­та­ет об этом ни сло­ва? И ка­жет­ся Со­фья про­сто по­вто­ря­ет сло­ва кня­зя или еще ко­го-то.

Об­ра­тим же вни­ма­ние на сви­де­тель­ст­ва тех, кто был оче­вид­цем про­ис­ше­ст­вия. Сра­зу по­сле ба­ла гра­фи­ня М.А.Му­си­на-Пуш­ки­на за­пи­са­ла в днев­ни­ке:

23-го бал у Во­рон­цо­вых. Г(ек­керн) сле­до­вал на нем за сво­ей своя­че­ни­цей (Н.Н. Пуш­ки­ной), вы­сту­пая в ка­че­ст­ве ее ви­за­ви в не­сколь­ких контр­дан­сах; на­ко­нец он по­шел с ней ужи­нать и про­шел пе­ред Пуш­ки­ным, от­пус­кая шут­ки по ад­ре­су г-жи де Гек­керн, ко­то­рую он на­зы­вал сво­ей «за­кон­ной»[474].

Вот соб­ст­вен­но и все, что про­изош­ло в этот ве­чер у Во­рон­цо­вых ме­ж­ду по­этом и ка­ва­лер­гар­дом. А даль­ше на­чи­на­ет­ся ли­те­ра­ту­ра, в ко­то­рой впол­не ря­до­вые со­бы­тия уси­лия­ми дру­зей по­эта при­ни­ма­ют чуть ли не апо­ка­лип­ти­ческий ха­рак­тер.

И здесь на пер­вые ро­ли вы­хо­дит та­кая, ка­за­лось бы, да­ле­кая от ду­эль­ной ис­то­рии, фи­гу­ра, как Дол­ли Фи­кель­мон. Впро­чем, по­че­му да­ле­кая? Как раз на­обо­рот – очень близ­кая, бли­же не­ку­да! В па­мя­ти Дан­за­са со­хра­ни­лось весь­ма лю­бо­пыт­ное вос­по­ми­на­ние о пер­вых днях пре­бы­ва­ния Дан­те­са в Рос­сии:

Снаб­жен­ный мно­же­ст­вом ре­ко­мен­да­тель­ных пи­сем, мо­ло­дой Дан­тес прие­хал в Рос­сию с на­ме­ре­ни­ем всту­пить в на­шу во­ен­ную служ­бу. В чис­ле этих пи­сем бы­ло од­но к гра­фи­не Фи­кель­мон, поль­зо­вав­шей­ся осо­бен­ным рас­по­ло­же­ни­ем по­кой­ной им­пе­рат­ри­цы. Этой-то да­ме Дан­тес обя­зан на­ча­лом сво­их ус­пе­хов в Рос­сии. На од­ном из сво­их ве­че­ров она пред­ста­ви­ла его го­су­да­ры­не, и Дан­тес имел сча­стье об­ра­тить на се­бя вни­ма­ние ее ве­ли­че­ст­ва[475].

С.Ви­та­ле, по-сво­ему рас­став­ляя со­бы­тия, все же не от­ри­ца­ла, что внуч­ка Ку­ту­зо­ва по­ста­ра­лась, что­бы мо­ло­дой фран­цуз был долж­ным об­ра­зом встре­чен в пе­тер­бург­ском выс­шем об­ще­ст­ве. Это под­твер­жда­ет днев­ник са­мой импе­рат­рицы:

28 фев­ра­ля 1834 го­да... В 10.30 мы прие­ха­ли к Фи­кель­мо­нам, где я пе­ре­оде­лась в ком­на­те Дол­ли в бе­лое пла­тье с ли­лия­ми, очень кра­си­вы­ми... мои ли­лии ско­ро за­вя­ли. Дан­тес про­дол­жал смот­реть на ме­ня ⁴⁷⁶.

К то­му же, есть ос­но­ва­ния по­ла­гать – взять хо­тя бы чер­но­вые за­пи­си пер­во­го био­гра­фа Пуш­ки­на П.В.Ан­нен­ко­ва[477]- что ге­рои­ней на­що­кин­ско­го рас­ска­за, так на­зы­вае­мой, «жар­кой сце­ны» в до­ме ав­ст­рий­ско­го по­сла, и хо­зяй­кой ди­ва­на, под ко­то­рым дол­го то­мил­ся Пуш­кин в ожи­да­нии обе­щан­ной на­гра­ды, бы­ла все та же ум­ная Дол­ли: