Последняя мистификация Пушкина

Ме­ж­ду тем, дос­та­вая ут­ром 25 ян­ва­ря ра­нее на­пи­сан­ное и не ото­слан­ное пись­мо Гек­кер­ну, Пуш­кин пе­ре­жи­вал чув­ст­во ино­го по­ряд­ка – чув­ст­во не­го­до­ва­ния и от­вра­ще­ния. Пе­ред ним раз­во­ра­чи­ва­лась чу­до­вищ­ная кар­ти­на: с од­ной сто­ро­ны, Дан­тес, окон­ча­тель­но за­пол­нив­ший все его се­мей­ное и дру­же­ское про­стран­ст­во, с дру­гой – царь, пе­ре­крыв­ший дос­туп к твор­че­ско­му тру­ду, к внут­рен­ней сво­бо­де. Си­туа­ция скла­ды­ва­лась без­вы­ход­ная – ку­да ни глянь, вез­де при­сут­ст­вие чу­жих мыс­лей и на­строе­ний. И толь­ко скан­дал спо­со­бен был из­ба­вить от это­го кош­ма­ра. Вот не­боль­шой ряд во­про­сов, не­из­беж­но воз­ни­каю­щих, ко­гда речь за­хо­дит о по­след­нем ре­ше­нии Пуш­ки­на:

- «Прав­да ли, что тра­ге­дия по­эта бы­ла тра­ге­ди­ей му­че­ни­ка, жерт­вы не­одо­ли­мых об­стоя­тельств?». От­вет оче­ви­ден: об­стоя­тель­ст­ва, дей­ст­ви­тель­но, склады­ва­лись та­ким об­ра­зом, что ни в лич­ном - дру­зья и род­ст­вен­ни­ки от­сту­пились, ни в об­ще­ст­вен­ном - царь от­ка­зал­ся от со­труд­ни­че­ст­ва, а кри­ти­ка го­ло­си­ла о ги­бе­ли та­лан­та - не ос­та­ва­лось мес­та для твор­че­ско­го по­коя. Нуж­на бы­ла жерт­ва, ис­ку­паю­щая ок­ру­жаю­щую по­шлость и са­мо­до­воль­ст­во.

- «Спра­вед­ли­во ли мне­ние, буд­то его по­гу­бил чу­до­вищ­ный за­го­вор, в ко­то­ром уча­ст­во­ва­ла им­пе­ра­тор­ская фа­ми­лия и выс­ший свет?». И тут мож­но от­ве­тить ут­вер­ди­тель­но, по­сколь­ку ина­че и не на­зо­вешь то бес­сер­де­чие и глу­хо­ту, с ко­то­рым об­ще­ст­во и царь от­тал­ки­ва­ли по­эта, ор­га­ни­че­ски ощу­щая его не­свое­вре­мен­ность и чу­же­род­ность.

- «Вер­но ли, что ге­ний Пуш­ки­на в кон­це бли­ста­тель­но­го по­при­ща при­шел в упа­док?». Да - лег­кий, пья­ня­щий, вак­ха­ни­че­ский ге­ний по­эта при­шел в упа­док, и его ме­сто за­нял про­ро­че­ский дар и ду­хов­ная глу­би­на.

- «У Пуш­ки­на не ос­та­лось ино­го вы­хо­да, кро­ме по­един­ка, и та­ким пу­тем он свел сче­ты с жиз­нью?» Ответ будет отрицательным: по­эт не ис­кал смер­ти и не сво­дил сче­ты с жиз­нью. Он шел сво­им, пред­на­зна­чен­ным толь­ко ему пу­тем, чут­ко при­слу­ши­ва­ясь к го­ло­су Про­ви­де­ния. У не­го был план пе­ре­ез­да из сто­ли­цы и даль­ней­шей ра­бо­ты над «Ис­то­ри­ей Пет­ра». В дав­нем пред­ска­за­нии извест­ной пе­тер­бург­ской га­дал­ки Алек­сан­д­ры Кирх­гоф его столк­но­ве­нию с «бе­лым че­ло­ве­ком» от­во­ди­лась отнюдь не фа­таль­ная роль. Пре­одо­лев пре­пят­ст­вие, Пуш­кин мог про­жить дол­гую жизнь.

А раз так, мно­гие за­да­дут­ся во­про­сом: не без­нрав­ст­вен­но ли по­сту­пал по­эт, ре­шив­ший ра­зом рас­пра­вить­ся с ца­рем, ко­то­ро­му за­дол­жал уй­му де­нег, и с Гек­кер­на­ми - ка­ки­ми-ни­ка­ки­ми, а все же род­ст­вен­ни­ка­ми? От­вет здесь не мо­жет быть про­стым. По­пыт­ки бе­зо­го­во­роч­но оп­рав­дать по­эта за­став­ля­ли боль­шин­ст­во ис­сле­до­ва­те­лей при­бе­гать к вы­со­ко­пар­ной ри­то­ри­ке, ко­то­рая са­ма по се­бе не мо­жет слу­жить ис­ти­не. Дру­гие же, на­при­мер, В.Со­ловь­ев, опус­ка­лись до ба­наль­но­го мо­ра­ли­за­тор­ст­ва, при­ни­мая его за ат­ри­бут ис­ти­ны:

Мы зна­ем, что ду­эль Пуш­ки­на бы­ла не внеш­нею слу­чай­но­стью, от не­го не за­ви­сев­шею ...Он соз­на­тель­но при­нял свою лич­ную страсть за ос­но­ва­ние сво­их дей­ст­вий, соз­на­тель­но ре­шил до­ве­сти свою вра­ж­ду до кон­ца, до дна ис­чер­пать свой гнев. ...Мы не мо­жем го­во­рить о тай­ных со­стоя­ни­ях его ду­ши; но два яв­ные фак­та дос­та­точ­но до­ка­зы­ва­ют, что его лич­ная во­ля бес­по­во­рот­но оп­ре­де­ли­лась в этом от­но­ше­нии и уже не бы­ла дос­туп­на ни­ка­ким жи­тей­ским воз­дей­ст­ви­ям - я ра­зу­мею: на­ру­шен­ное сло­во им­пе­ра­то­ру и по­след­ний вы­стрел в про­тив­ни­ка[523].

«Мы зна­ем...» и то, в ка­кую про­пасть за­ве­ла эта ка­те­го­рич­ность и про­сто­та су­ж­де­ний са­мо­го Со­ловь­е­ва – к бе­зу­мию и мис­ти­че­ской свя­зи с де­мо­ном. К со­жа­ле­нию, от­сут­ст­вие зна­ний и нрав­ст­вен­но­го чув­ст­ва не по­зво­ли­ли по­эту-фи­ло­со­фу от­ка­зать­ся от эф­фект­ной по­зы су­дьи. Ему сле­до­ва­ло бы знать, что Пуш­кин к то­му вре­ме­ни уже два­ж­ды про­сил­ся в от­став­ку, и оба раза ему стави­ли ус­ло­ви­ем за­пре­ще­ние поль­зо­вать­ся ар­хи­вом, то есть при­ну­ж­да­ли ос­та­вать­ся на служ­бе. Лю­бо­му ма­ло-маль­ски со­об­ра­зи­тель­но­му че­ло­ве­ку, а Ни­колай при­над­ле­жал к их чис­лу, бы­ло по­нят­но, что по­эт не на­пи­шет па­рад­ную ис­то­рию. Вы­хо­дит, царь соз­на­тель­но «при­ну­ж­дал» Пуш­ки­на, опу­ты­вая его дол­га­ми?! И о ка­ком на­ру­шен­ном сло­ве мог­ла ид­ти речь, ес­ли царь не за­щи­тил по­эта от Гек­кер­нов? Что же ка­са­ет­ся по­след­них, то поведение Дантеса у По­ле­ти­ки ли­шало их мо­раль­но­го пра­ва вхо­дить в се­мью Пуш­ки­на без извинений, и, од­на­ко ж, они во­шли!

Но ос­та­вим в сто­ро­не пре­пи­ра­тель­ст­ва и по­смот­рим, ка­ким же об­ра­зом Пуш­кин осу­ще­ст­вил за­ду­ман­ное. И тут от­кры­ва­ет­ся до­воль­но стран­ное об­стоя­тель­ст­во: 25 ян­ва­ря и на сле­дую­щий день по­эт на­пи­сал три эк­зем­п­ля­ра пись­ма, из ко­то­рых толь­ко один ото­слал Гек­кер­нам[524]. Два ав­то­гра­фа ис­чез­ли, а уце­лев­шая ко­пия, при­над­ле­жа­щая Дан­за­су, не име­ет под­пи­си, хо­тя под­лин­ность ее не вы­зы­ва­ет со­мне­ния. Вот что Пуш­кин пи­сал по­слан­ни­ку:

Ба­рон! По­зволь­те мне под­вес­ти итог то­му, что про­изош­ло не­дав­но. По­ве­де­ние ва­ше­го сы­на бы­ло мне из­вест­но уже дав­но и не мог­ло быть для ме­ня без­раз­лич­ным. Я до­воль­ст­во­вал­ся ро­лью на­блю­да­те­ля, го­то­вый вме­шать­ся, ко­гда со­чту это свое­вре­мен­ным. Слу­чай, ко­то­рый во вся­кое дру­гое вре­мя был бы мне край­не не­при­ятен, весь­ма кста­ти вы­вел ме­ня из за­труд­не­ния: я по­лу­чил ано­ним­ные пись­ма. Я уви­дел, что вре­мя при­шло, и вос­поль­зо­вал­ся этим. Ос­таль­ное вы знае­те: я за­ста­вил ва­ше­го сы­на иг­рать роль столь жал­кую, что моя же­на, удив­лен­ная та­кой тру­со­стью и по­шло­стью, не мог­ла удер­жать­ся от сме­ха, и то чув­ст­во, ко­то­рое, быть мо­жет, и вы­зы­ва­ла в ней эта ве­ли­кая и воз­вы­шен­ная страсть, угас­ло в пре­зре­нии са­мом спо­кой­ном и от­вра­ще­нии впол­не за­слу­жен­ном.

Я вы­ну­ж­ден при­знать, ба­рон, что ва­ша соб­ст­вен­ная роль бы­ла не со­всем при­лич­на. Вы, пред­ста­ви­тель ко­ро­но­ван­ной осо­бы, вы оте­че­ски свод­ни­ча­ли ва­ше­му сы­ну. По-ви­ди­мо­му, всем его по­ве­де­ни­ем (впро­чем, в дос­та­точ­ной сте­пе­ни не­лов­ким) ру­ко­во­ди­ли вы. Это вы, ве­ро­ят­но, дик­то­ва­ли ему по­шло­сти, ко­то­рые он от­пус­кал, и не­ле­по­сти, ко­то­рые он ос­ме­ли­вал­ся пи­сать. По­доб­но бес­сты­жей ста­ру­хе, вы под­сте­ре­га­ли мою же­ну по всем уг­лам, что­бы го­во­рить ей о люб­ви ва­ше­го не­за­кон­но­ро­ж­ден­но­го или так на­зы­вае­мо­го сы­на; а ко­гда, за­бо­лев си­фи­ли­сом, он дол­жен был си­деть до­ма, вы го­во­ри­ли, что он уми­ра­ет от люб­ви к ней; вы бор­мо­та­ли ей: вер­ни­те мне мое­го сы­на.

Вы хо­ро­шо по­ни­мае­те, ба­рон, что по­сле все­го это­го я не мо­гу тер­петь, что­бы моя се­мья име­ла ка­кие бы то ни бы­ло сно­ше­ния с ва­шей. Толь­ко на этом ус­ло­вии со­гла­сил­ся я не да­вать хо­да это­му гряз­но­му де­лу и не обес­чес­тить вас в гла­зах дво­ров на­ше­го и ва­ше­го, к че­му я имел и воз­мож­ность и на­ме­ре­ние. Я не же­лаю, что­бы моя же­на вы­слу­ши­ва­ла впредь ва­ши оте­че­ские уве­ща­ния. Я не мо­гу по­зво­лить, что­бы ваш сын, по­сле сво­его мерз­ко­го по­ве­де­ния, смел раз­го­ва­ри­вать с мо­ей же­ной, и еще то­го ме­нее — что­бы он от­пус­кал ей ка­зар­мен­ные ка­лам­бу­ры и ра­зыг­ры­вал пре­дан­ность и не­сча­ст­ную лю­бовь, то­гда как он про­сто плут и под­лец. Итак, я вы­ну­ж­ден об­ра­тить­ся к вам, что­бы про­сить вас по­ло­жить ко­нец всем этим про­ис­кам, ес­ли вы хо­ти­те из­бе­жать но­во­го скан­да­ла, пе­ред ко­то­рым, ко­неч­но, я не ос­та­нов­люсь. Имею честь быть, ба­рон, ваш ни­жай­ший и по­кор­ней­ший слу­га[525].

Уже го­во­ри­лось, что Пуш­кин в це­лом пе­ре­пи­сал пись­мо от 21 но­яб­ря 1836 го­да, ча­стью со­кра­тив его и до­пол­нив за­ве­до­мо ос­кор­би­тель­ны­ми стро­ка­ми. Ис­сле­до­ва­те­ли пы­та­лись в этой ре­дак­ции уло­вить сле­ды мо­ти­ва, за­ста­вив­ше­го по­эта вер­нуть­ся к ду­эли, и не на­хо­ди­ли. Бо­лее то­го, Пуш­кин уб­рал из пись­ма об­ви­не­ние Гек­кер­на в со­став­ле­нии ано­ним­ки - по­сту­пок не­по­нят­ный с точ­ки зре­ния здра­во­го смыс­ла. Ес­те­ст­вен­но, его и не пы­та­лись объ­яс­нить, хо­тя это сле­до­ва­ло бы сде­лать в пер­вую оче­редь, а не за­мы­кать­ся на об­су­ж­де­нии ка­лам­бу­ров Дан­те­са и не­лов­ко­го свод­ни­че­ст­ва Гек­кер­на.