Последняя мистификация Пушкина

Дав­но ожи­дать долж­но, что ду­э­лью кон­чит­ся их не­лов­кое по­ло­же­ние.

Вы­хо­дит, ин­те­ре­со­ва­ла его эта ис­то­рия, и он ви­дел, ка­кие ту­чи сгу­ща­лись над по­этом?! И Пуш­кин не­без­ос­но­ва­тель­но ждал от ца­ря со­от­вет­ст­вую­щей ре­ак­ции! И хо­тя по­эт уже знал на чьей сто­ро­не го­су­дарь, и встре­ча эта но­си­ла ско­рее фор­маль­ный ха­рак­тер, она все же нуж­на бы­ла Пуш­ки­ну, что­бы от­бро­сить все со­мне­ния, и в лич­ной бе­се­де, гля­дя в гла­за ца­рю, убе­дить­ся, что тот пер­вым на­ру­шил обя­за­тель­ст­ва и тем са­мым ос­во­бо­дил его от дан­но­го сло­ва не драть­ся на ду­эли. На­до ду­мать, царь пре­крас­но по­ни­мал, в ка­ком по­ло­же­нии ос­тав­лял по­эта. По­ни­мал, а, зна­чит, доб­ро­воль­но при­сое­ди­нял­ся к его убий­це.

Дол­жен был Ни­ко­лай спро­сить Пуш­ки­на и о ра­бо­те над «Ис­то­ри­ей Пет­ра» и вы­слу­шать оче­ред­ное его оп­рав­да­ние. Но ско­рее все­го не спро­сил, тем са­мым да­вая по­нять, что окон­ча­тель­но раз­оча­ро­вал­ся в сво­ем под­дан­ном. В лю­бом слу­чае – как бы ни по­вел се­бя царь – эта встре­ча ста­ви­ла Пуш­ки­на в са­мое дву­смыс­лен­ное и не­лов­кое по­ло­же­ние, не­вы­но­си­мое для тем­пе­ра­мент­но­го че­ло­ве­ка, ка­ким был по­эт. Ес­те­ст­вен­но, на сле­дую­щий день у не­го про­изо­шел срыв.

24 ян­ва­ря, в вос­кре­се­нье, днем к Пуш­ки­ну за­шли сна­ча­ла И.П.Са­ха­ров, а чуть поз­же Л.А.Яку­бо­вич, при­гла­шен­ные по­этом для раз­го­во­ра по де­лам «Со­вре­мен­ни­ка».

В па­мя­ти Са­ха­ро­ва от­ло­жи­лась идил­ли­че­ская кар­ти­на, сви­де­тель­ст­вую­щая, что ни­ка­кой раз­молв­ки ме­ж­ду суп­ру­га­ми на ве­че­ре у Во­рон­цо­ва не бы­ло:

Пуш­кин си­дел на сту­ле; на по­лу ле­жа­ла мед­ве­жья шку­ра; на ней си­де­ла же­на Пуш­ки­на, по­ло­жа свою го­ло­ву на ко­ле­ни му­жу[516].

Прав­да, Л.А.Яку­бо­вич за­стал по­эта уже в ином на­строе­нии. По его вос­по­ми­на­ни­ям Пуш­кин в этот день

был очень сер­дит ...хо­дил ско­ро взад и впе­ред по ка­би­не­ту, хва­тал с пол­ки ка­кой-ни­будь том ...и чи­тал...[517] .

В этот же день по­эт за­ло­жил А.П.Шиш­ки­ну сто­ло­вое се­реб­ро, при­над­ле­жа­щее Алек­сан­д­ри­не. На эти день­ги - 2200 руб­лей - он, ве­ро­ят­но, спус­тя два дня ку­пил пис­то­ле­ты в ору­жей­ном ма­га­зи­не Ку­ра­ки­на. По­верх­но­ст­ная связь ме­ж­ду дву­мя эти­ми со­бы­тия­ми по­зво­ли­ла не­ко­то­рым ис­сле­до­ва­те­лям го­во­рить о су­ще­ст­во­ва­нии сго­во­ра по­эта и своя­че­ни­цы. Ме­ж­ду тем, день­ги се­мье Пуш­ки­на нуж­ны бы­ли на са­мые обыч­ные, хо­зяй­ст­вен­ные ну­ж­ды, и Алек­сан­д­ри­на мог­ла про­сто вне­сти свою до­лю в се­мей­ный бюд­жет.

А ве­че­ром со­стоя­лось со­бы­тие – от­нюдь не са­мое за­мет­ное – ко­то­рое ста­ло по­след­ней ка­п­лей, пе­ре­пол­нив­шей «ча­шу тер­пе­ния» Пуш­ки­на. Дру­зья по­эта, за­все­гда­таи ка­рам­зин­ско­го круж­ка - Вя­зем­ские, Ва­луе­вы, С.Н.Ка­рам­зи­на, А.И.Тур­ге­нев, М. Ви­ель­гор­ский, бра­тья Рос­се­ты - со­бра­лись в до­ме у Ека­те­ри­ны Ме­щер­ской, до­че­ри Ка­рам­зи­на. При­бы­ли сю­да Пуш­ки­ны и, ко­неч­но, Гек­кер­ны, ко­то­рые, по за­ме­ча­нию ни­чуть не обес­по­ко­ен­ной Со­фьи Ка­рам­зи­ной, про­дол­жа­ли «ра­зыг­ры­вать свою сен­ти­мен­таль­ную ко­ме­дию к удо­воль­ст­вию об­ще­ст­ва».[518] Ар­ка­дий Рос­сет, при­позд­нив­шись, за­стал по­эта в ка­би­не­те хо­зяи­на до­ма кня­зя П.И.Ме­щер­ско­го за шах­мат­ной дос­кой:

Ну что, - об­ра­тил­ся Пуш­кин к Рос­се­ту, - вы бы­ли в гос­ти­ной; он уж там, воз­ле мо­ей же­ны?. Да­же не на­звал Дан­те­са по име­ни. Этот во­прос сму­тил Рос­се­та, и он от­ве­чал, за­пи­на­ясь, что Дан­те­са ви­дел. Пуш­кин был боль­шой на­блю­да­тель фи­зио­но­мий; он стал гля­деть на Рос­се­та, на­блю­дал ли­нии его ли­ца и что-то ска­зал ему ле­ст­ное. Тот весь по­крас­нел, и Пуш­кин стал гром­ко хо­хо­тать над сму­ще­ни­ем два­дца­ти­лет­не­го офи­це­ра[519].

Ка­ким бы за­бав­ным и на­ив­ным ни ка­за­лось по­ве­де­ние А.О.Рос­се­та, оно лишь под­чер­ки­ва­ло глу­би­ну и не­из­беж­ность над­ви­гаю­щей­ся ка­та­ст­ро­фы. Пуш­кин доб­ро­душ­но сме­ял­ся над бес­по­мощ­но­стью ок­ру­жаю­щих лю­дей, стре­мя­щих­ся ра­зо­брать­ся в про­ис­хо­дя­щем и, вме­сте с тем, не спо­соб­ных сде­лать нрав­ст­вен­ный вы­бор ме­ж­ду ним – по­этом, стре­мя­щим­ся жить по со­вес­ти, и ка­-

ва­лер­гар­дом – ба­лов­нем су­ет­ной жиз­ни. Этим сме­хом он обо­зна­чал свое оди­но­че­ст­во и пра­во на ре­ши­тель­ный по­сту­пок.

И тут про­изош­ло то, что Со­фья Ка­рам­зи­на опи­са­ла в сво­ем зна­ме­ни­том пись­ме и о чем по­том силь­но со­жа­ле­ла:

Пуш­кин скре­же­щет зу­ба­ми и при­ни­ма­ет свое вы­ра­же­ние ти­гра ... - это на­чи­на­ет ста­но­вить­ся чем-то боль­шим обык­но­вен­ной без­нрав­ст­вен­но­сти. ...и дя­дюш­ка Вя­зем­ский ут­вер­жда­ет, что за­кры­ва­ет свое ли­цо и от­вра­ща­ет его от до­ма Пуш­ки­ных[520].

Но не толь­ко «дя­дюш­ка Вя­зем­ский» в этот ве­чер «от­вра­щал» ли­цо от до­ма Пуш­ки­ных. Из днев­ни­ка Тур­ге­не­ва вид­но, что и кня­ги­ня Вя­зем­ская ве­ла се­бя нерв­но:

24 ген­ва­ря, вос­кре­се­нье. ...У ме­ня был Гек­керн... К кня­ги­не Ме­щер­ской ед­ва взо­шел, как по­вздо­рил опять с кня­ги­ней Вя­зем­ской. Взбал­мош­ная! Раз­го­вор с Пуш­ки­ной[521].

Ду­ма­ет­ся, у Ме­щер­ских все же про­изош­ло что-то, о чем дру­зья по­эта в даль­ней­шем пред­по­чли не вспо­ми­нать. При­чи­ной это­го скан­да­ла мог быть тот са­мый ка­лам­бур с «мо­золь­ным опе­ра­то­ром». Или да­мы про­сто ув­лек­лись об­су­ж­де­ни­ем ве­че­ра у Во­рон­цо­вых, ес­те­ст­вен­но, с «разъ­яс­не­ния­ми»? Раз­го­вор при­нял та­кую фор­му, что Тур­ге­не­ву, воз­мож­но, при­шлось ус­по­каи­вать На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну.

Но как бы то ни бы­ло, ут­ром сле­дую­ще­го дня Пуш­кин дос­тал из кон­тор­ки свое но­ябрь­ское по­сла­ние к стар­ше­му Гек­кер­ну. Слег­ка под­пра­вив, он пе­ре­пи­сал его. За­тем по­ло­жил пись­мо в кар­ман и вы­шел из до­му.

«Оши­боч­ный рас­чет»

Мно­гие го­ды уче­ные и лю­бо­зна­тель­ная пуб­ли­ка пы­та­лись раз­га­дать тай­ну ду­эли. Все, что ле­жа­ло на по­верх­но­сти и ка­са­лось от­но­ше­ний Пуш­ки­на и Дан­те­са бы­ло рас­смот­ре­но, скру­пу­лез­но ра­зо­бра­но, но да­же са­мый без­стра­ст­ный взгляд не на­хо­дил в том удов­ле­тво­ре­ния. Ис­сле­до­ва­те­ли уг­луб­ля­лись в се­мей­ные от­но­ше­ния по­эта в по­ис­ках про­сто­го от­ве­та и не на­хо­ди­ли его. Они стал­ки­ва­лись с про­ти­во­ре­чия­ми че­ло­ве­че­ской на­ту­ры, ко­то­ры­ми по­эт был щед­ро на­де­лен, и не в си­лах их объ­яс­нить бро­са­лись из край­но­сти в край­ность, объяв­ляя все­му ми­ру, что Пуш­кин пал то жерт­вой клас­си­че­ско­го тре­уголь­ни­ка, то по при­го­во­ру силь­ных ми­ра се­го.

Две наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ные ду­эль­ные вер­сии - лю­бов­ная и цар­ская - лег­ко со­су­ще­ст­ву­ют вме­сте, пе­ре­пле­та­ясь и соз­да­вая при­чуд­ли­вые со­че­та­ния, по­сколь­ку яв­ля­ют­ся пе­ре­ло­же­ни­ем од­ной те­мы, в ко­то­рой глав­ное ме­сто за­ни­ма­ет не Пуш­кин, а че­ло­ве­че­ская страсть – все ис­пе­пе­ляю­щая рев­ность. И тут со­всем не важ­но к ко­му кон­крет­но рев­но­вал по­эт На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну - к Дан­те­су или к ца­рю – в обо­их слу­ча­ях про­яв­ле­нию че­ло­ве­че­ской сла­бо­сти отво­дит­ся роль вы­со­ко­нрав­ст­вен­но­го чув­ст­ва?! Для од­них - это за­щи­та лич­но­го че­ло­ве­че­ско­го дос­то­ин­ст­ва, для дру­гих - чуть ли не акт гра­ж­дан­ско­го неповино­ве­ния.

Уча­стие Ни­ко­лая I в ду­эль­ной ис­то­рии обыч­но свя­зы­ва­ют с его яко­бы по­вы­шен­ным вни­ма­ни­ем к суп­ру­ге по­эта. Под­твер­жде­ние это­му на­хо­дят в записках Кор­фа, в ко­то­рых по­эт бла­го­да­рит ца­ря «за до­б­рые со­ве­ты» же­не и при­зна­ет­ся, что «по­доз­ре­вал его в уха­жи­ва­нии»[522] за ней.

При этом как-то упус­ка­ет­ся из ви­ду, что Корф вос­про­из­во­дил сло­ва са­мо­го Ни­ко­лая. Не­у­жто царь оп­рав­ды­вал­ся?! От­нюдь. Он про­сто пред­ла­гал современ­ни­кам и бу­ду­щим ис­сле­до­ва­те­лям не за­бы­вать об «из­вест­ной» рев­но­сти по­эта. И они не за­бы­ва­ли и усерд­но раз­ви­ва­ли эту те­му, дви­га­ясь по лож­но­му сле­ду.