Русский романтизм

нию, какое он испытал после второй встречи. Победа на сто-

роне тайны.

В „Трех встречах" соответственно роли раз-

дота'стиля с к а з ч и к а> т о склоняющегося к иррациональному

объяснению встреч с незнакомкой, то к вполне

реалистическому, два стиля, два различных способа словесного

выражения. Рассказчик все время находится в борьбе между

сном и явью, мечтой и действительностью. Эпизоды, где таин-

ственное владеет им, где он всецело отдается мечте, верит,

что перед ним не реальная женщина, а видение, сон, разраба-

тываются в стиле повышенно-эмоциональном. Особенности

этого лирического стиля проявляются ярче всего в синтак-

сисе. Вопросительные предложения, восклицательные обороты

перебивают предложения повествовательного типа. В речевом

движении явно намечается ускорение, которое передает уси-

ливающееся эмоциональное возбуждение рассказчика. Ускоре-

ние речевого темпа достигается переходом от более сложных

предложений (с придаточными) к более упрощенным, причем

простые предложения размещаются по принципу параллелизма

и заканчиваются восклицанием или вопросом, создающими эмо-

циональное заострение. Например:

„Пусть же теперь вообразят читатели то изумление, которое внезапно

овладело мной, когда я в степи, в одной из самых глухих сторон России

услыхал тот же самый голос, ту же песню... Как н тогда, теперь была

ночь; как и тогда, голос раздался вдруг из освещенной, незнакомой ком-

натки; как и тогда, я был один. Сердце во мне сильно билось. „Не сон ли

это?"—думал я. И вот раздалось снова последнее Vieni... Неужели раство-

рится окно? Неужели в нем покажется женщина?'* (стр. 244).

То же при описании дневной встречи (стр. 252), при опи-

сании сада (стр. 241). Характерны также, кроме ускорения

речевого темпа, синтаксического параллелизма, повторение

целых предложений с усилением, например:

„Это была она, моя соррентская незнакомка... Да, это

была она, это были ее незабвенные черты, ее глаза, которым

1361

я не видал подобных" (стр, 244 -245), эмоционально окрашен-

ные „да" и „нет", рассеянные при описании встреч: „... Два

года тому назад, в Италии, в Сорренто, слышал я ту же

самую песню, тот же самый голос... Д а, д а... Это они,

я узнал их, это те звуки"... (стр. 242), или:

„Уже давно настала ночь, — великолепная ночь, южная,

не тихая и грустно задумчивая, как у нас, нет! вся свет-

лая"... (стр. 242) х).

Наоборот, когда явь владеет рассказчиком, когда он хо-

чет разгадать незнакомку и собирает о ней сведения у Глин-

ского старосты, Лукьяныча, г-жи Шлыковой, мы имеем стиль

с установкой на бытовую и разговорную речь, и Тургенев

вводит диалоги.

Знаменательно их место в рассказе; диалогов пять, и каж-

дый из них помещается после эпизода, развертывающего тему

тайны. Первый диалог—между рассказчиком и старостой—сле-

дует за ночной встречей с незнакомкой в Михайловском; вто-

рой—с Лукьянычем стоит после снов рассказчика, третий—

с ним же после дневной встречи с незнакомкой; четвертый

с дворовым парнем, после осмотра дома. Вторая глава начи-

нается с диалога с г-жей Шлыковой и ее сестрой, вслед

за которым идет последняя встреча с незнакомкой. В послед-

нем диалоге дана разговорная речь; в диалогах с старостой

и парнем—народная; характерен словарь: „ась", „кажись",

„аль", „вишь", „сумнительный", „о ту пору", всяческие вспо-

могательные словечки — своего рода „tic de langage" — „он

того... как бы вам..*, того... сказать"... (стр. 259), или: „Осо-

бенного, этакого, чтобы... ничего" (стр. 260). В диалогах

с Лукьянычем—подчеркиваются особенности речи дворового—

прибавка частицы „с", глаголы во множественном числе, согла-

сованные с существительным в единственном числе: „Твоя

барыня—встала она, что ли?—О ни в с т а л и. — И дома она?—

Нет, их дома н е т - с " (стр. 255—256).

Мотив сна анализе композиции рассказа возникает

вопрос, как следует рассматривать элемент таин-

ртвенного в нем. Что это? Своеобразный прием, чисто тех-

нический, игры писателя с читателем, с целью заинтриговать

его тайной без всякой тайны? Или же таинственное рассказа

имеет более глубокие корни, вытекая из замысла всей по-

вести? Мне кажется, что в „Трех встречах" есть эпизод,

вскрывающий, почему в глазах рассказчика любовь окружена

тайной; этот эпизод—два сна рассказчика.

1) Жирмунский (Op. cit) дает подробный анализ поэтического син-

таксиса ночного пейзажа,—вот почему данная работа считает излишним при-

водить большее количество примеров.

1361

Оба сна следуют один за другим и помещены после вто-

рой, на взгляд рассказчика, таинственной встречи. С одной

стороны эти сны характеризуют его душевное состояние. Он

взволнован странной встречей, и сны ему снятся „странные" *).

С другой стороны, они входят в общую композицию рассказа.

По отношению к событиям, рассказанным в повести, оба сна

являются в одно и то же время резонаторами прошлого и

пророчествами о будущем. Первый сон связан исключительно

с темой страсти; второй — с темой тайны. Строение снов,

таким образом, повторяет строение повести, подтверждает

тематическую двухпланность рассказа.

Половина первого сна состоит из нитей, идущих к впеча-

тлениям от первой и, по преимуществу, от второй встречи. Во

сне красавица предстала „вся белая, с длинными белыми

крыльями". В окне Соррентского павильона тоже некогда

появилась „стройная женщина, вся в белом" (стр. 243), точно

так же, как и в Михайловском: „широкое белое платье облекало

и теперь ее члены" (стр. 245).

Мотив прощания во сне восходит к моменту прощания во

второй встрече, причем и во сне, и на яву звуки „Addio" про-

должительно звенят, все наполняя вокруг собою. 2) Во сне рас-

сказчик простирает к летящей красавице жадные руки; на яву

он полон жадного любопытства к ней.

Вторая половина сна предсказывает конец любовной

истории. Во сне красавица тает в золотых нитях солнца-паука;

в конце повести она хоронит свое умершее сердце. Та же кон-

струкция и во втором сне, связанная с темой таинственного.

Во сне перед рассказчиком ряд преград, не позволяющих ему

проникнуть туда, куда зовет его незнакомка; и в действитель-

ности— препятствия в лице всех тех, кто скрывает от него

незнакомку. Во сне Лукьяныч в образе Дон-Кихота, он непод-

купный; таким же предстанет он и на следующее утро, когда

откажется от предложенной ему серебряной монеты и получит

от рассказчика наименование „старого плута, Дон-Кихота Ламан-

ческого". Появление героини во сне пророчествует о третьей

встрече на маскараде. „Так вот он этот шут!" говорит она во