Русский романтизм

именно тогда, когда он не ждет встречи, так и героя „Сна"

приводят к трупу барона, „какие-то неведомые силы", во вла-

CTrf которых он находится. И конец рассказа тот же, что и в

„Трех встречах": в нем не раскрывается таинственное, стран-

ное происшествие остается в той же мере загадочным, в какой

оно явилось впервые. Заключение рассказа — описание сна,

во время которого герою чудится, что он слышит какие то

вопли и жалобы. Он не в состоянии понять, что это: „Живой

ли человек стонет, говорит он, — или это мне слышится про-

тяжный и дикий вой взволнованного моря? И вот он снова

переходит в это звериное бормотанье — и я просыпаюсь с тоской

и ужасом на душе" (стр. 318). И конец этот возвращает чита-

теля к первому сну героя, который имеет ту же развязку:

отца он не видит, „и только, сообщает он, слышится мне его

сердитое, точно медвежье бормотанье. Сердце во мне замирает —

я просыпаюсь и долго не могу заснуть опять" (стр. 301).

„Сон" повторяет композицию „Трех встреч" в целом.

В „Призраках", строя образ Эллис, Тургенев также

пользуется многими приемами „Трех встреч". „Призраки"

и „Три встречи", насколько мне кажется, не сближались еще,

а, на мой взгляд, это сближение может, хоть и односторонне,

но все же осветить одно из самих загадочных произведений

Тургенева. Рассказу о первом полете с Эллис предшествует

пейзаж, по манере своей сходствующий с пейзажем таинствен-

ного ночного сада, за которым последовало описание второй,

на этот раз странной встречи. В пейзаже „Призраков" под-

черкивается неподвижность, тишина и таинственность, он вы-

держан в том же тоне, что и пейзаж „Трех встреч".

•Солнце только что закатилось — и не одно небо зарделось — весь воз-

дух внезапно наполнился каким то, почти неестественным багрянцем: листья

и травы, словно покрытые свежим лаком, не шевелились; в их окаменелой

неподвижности, в резкой яркости их очертаний, в этом сочетании сильного

блеска и мертвой тишины было что то странное, загадочное" (стр. 75).

Как и в „Трех встречах", так и в „Призраках" встрече

с женщиной — видением, призраком предпослан пейзаж, заклю-

чающий в себе таинственность. Героиня „Трех встреч" из

реальной женщины превращается в призрак, сновидение;

Эллис — призрак, но кажется герою женщиной, которую он

знал когда то, лицо ее ему знакомо, но он не может припом-

нить, где он видел ее. Из призрака Эллис в конце рассказа

становится живой прекрасной женщиной, чтобы затем навсегда

исчезнуть. Такой же реальной видит в конце повести рассказ-

чик „Трех встреч" незнакомку, чтобы затем отбросить этот

реальный образ и посчитать снова героиню сновидением. Три

встречи с незнакомкой у рассказчика, три полета совершает

Эллис с героем „Призраков"; после первого полета Эллис

является герою в том же образе, в каком рассказчику явилась

незнакомка в первом сне.

„Легко отделяясь от земли, она плыла мимо — и вдруг подняла обе руки

над головою... Прелестная женщина внезапно возникла передо мною... Но,

как бы падая в обморок, она тотчас опрокинулась назад и растаяла, как

пар" (стр. 83).

Когда Эллис испытывает ревность на „Isola Bella", лицо

ее было „мрачно и грозно". „Темно и грозно" смотрит незна-

комка на своего возлюбленного, идущего с женщиной в домино.

Что означают эти совпадения в структуре образа между не-

знакомкой „Трех встреч" и Эллисг Не есть ли Эллис раз-

витие того образа женщины, захваченной страстью, кажущейся

наблюдателю видением, который дан в „Трех встречах"?

Героиня „Трех встреч" кажется рассказчику призраком, по-

тому что тайна ее страсти не раскрыта для него. Эллис —

призрак, она — загадка для героя, но по мере того, как он начи-

нает в ней видеть человеческие чувства —* ревность, страх

смерти, она принимает облик живой и прекрасной женщины.

Первый сон „Трех встреч", в фантастической форме повторяю-

щий рассказ в целом, первый этюд к „Призракам". „Призраки"

в образе Эллис снова выдвигают тему страсти-стихии, пре-

вращающей человека, охваченного ею, в призрак, неуклонно

ведущей к смерти. („О, я несчастная! я могла бы воспользо-

ваться, набраться жизни... а теперь... Ничтожество"! — говорит

Эллис, увидя смерть).

Повествовательная форма, которую впервые испробовал

Тургенев в „Трех встречах", оказалась весьма влиятельной

в его творчестве. И тематика, и приемы развертывания темы

страсти, и структура отдельных образов, и, главное, компо-

зиция в целом (жанр лирической повести) повторяются в по-

следующих его небольших произведениях. И вполне есте-

ственно возникает вопрос, где искать в русской литературе

истоков этого жанра? Литературные жанры внезапно не возни-

кают; то, что оформляется в данный момент, могло подго-

тавливаться или в предшествующий, или еще в более ранний

период; повествовательная форма „Трех встреч" и других,

сходных с ними, рассказов Тургенева, имеет, конечно, свою

1361

родословную. В „Трех встречах" повествование организуется

Тургеневым в зависимости от рассказчика; он — стержень, на

котором держатся события, но вместе с тем, он — не герой

повести; у него лирическая партия; не являясь объективным

наблюдателем происходящего, он по своему преломляет собы-

тия, окрашивает их своими эмоциями, создает вокруг них на-

пряжение, сгущает их и таким образом оказывается двигателем

действия. Соприкосновение с событиями происходит неза-

висимо от него — случай сталкивает его с героями повести;

прием встреч позволяет показать игру, иногда таинственную,

случая. Свернутая сюжетная форма, эмоционально-психологи-

ческие портреты, лирические описания обусловлены в жанре

лирической повести рассказчиком; не только события сжимает

он до того, что лишь видел он, слышал, но и, характеризуя

действующих лиц, он субъективно их расценивает, передает

читателю свое к ним отношение, показывая ему, кто из его

героев ему нравится, кто — нет; на природу, живую и мерт-

вую, он переносит свои настроения, заставляя их звучать

в одном тоне с событиями, в тему человека он вводит одно-

тонный с ним пейзаж, натюрморт.

Возможно, что корни лирической повести вос-

три ветре- ходят к сентиментализму *), но нас интересует

чи и русская c e g 4 a c н е генезис этого жанра вообще а непо- романтическая г „ ^ гр

повесть 30-х средственные истоки лирической повести lypre-

годов XIX в. нева, и в этом отношении представляет много

аналогий русская повесть 30 — 40 годов. Мы

найдем в ней целый ряд, сходных с „Тремя встречами", тем,

ситуаций, эпизодов; мы увидим в ней подобную манеру пове-

ствования, одинаковые приемы построения.